Чертухинский балакирь - [20]

Так вот дело-то в том, что настоящего имени этого странника никто хорошенько не знал, почему при погребении уже монахи по монашеству своему нарекли его: Варсонофий!..

Этот самый странник Варсонофий и принес в свое время на Афон неугасимый в дороге огонь на копеечной свечке, которую зажег он в светлую утреню от лампады над гробом осподним в святой земле Палестине… Как уже сподобило его донести в такую даль столь малый огонь, никто хорошо и наверную не знал - тогда легче было человеку поверить, потому что куда было меньше жулья, - только монахи так объясняли всем богомольцам и странникам: донес он-де, странник божий Варсонофий, святой огонь, спрятав его в рукав армяка, а шел-де все время по берегу моря в обход, по камушкам по-за-одаль волны, которая всю дорогу бросалась на него, аки тигр рыкающий, потому что с моря, как на беду, все время, как шел Варсонофий, дул бешеный ветер в обе щеки, и от ветра того много кораблей и лодок в море потопло… Святой же огонь остался в рукаве армяка нетушимым!..

Некий купец, пожелавший остаться безвестным, был самовидцем и свидетелем прихода этого странника на Афон и всей этой истории, и во увековечение памяти его выстроил храм. Странник сей в тот же день, как пришел на гору Афон, прожил только до ранней службы: с блаженной улыбкой во все его широкое и скуластое лицо тихо преставился он во время обедни, не обронивши и после смерти горящей свечки из рук…

Смерть, объяснили монахи, поставила его пред алтарным образом в главном соборе, вынула из него с ижехерувимною песнью убогую странничью душу, а свечки с палестинским огнем в похолодевших руках не загасила… потому огонь тот от последнего вздоха за мир спасителя мира!..

Остался после странника посконный армяк, и в этом армяке и впрямь был один рукав немного прожжен. Висел он долгое время в надмогильном храме как мужичья хоругвь и святыня… Бабы прикладывались к армяку, и под ним висела железная кружка с замочком, в которую капали мужичьи полушки, как капли с крыши после большого дождя…

*****

Правда, если все это и было, так было очень давно…

Сколько лет тому будет, поди, и сами монахи счет потеряли. Теперь если пойдешь на гору Афон к нему приложиться, так от него уж, да, может, и от самого странника Варсонофия, никакой памяти и следка не осталось…

Армяк - мужичья одежа, не риза!..

Только с тех незапамятных пор на Афоне так и установилось, как безуставное правило, сторожить неугасимый огонь в лампаде пред образом Вознесения в главном соборе, кою зажег в последний раз перед ранней службой и перед своею смертью некий странник, нареченный при погребении Варсонофием…

Каждую ночь между всенощной и ранней обедней оставался при лампаде монах на череду…

Потом с течением времени малоразумные игумены стали налагать епитимью к лампаде за разную провинность, монахи шли на эту сторожу не больно охотно -как раз время, когда хоть немного всхрапнуть от молитвы и от работы. В те времена монахи сложа руки не сидели, за день так упетаются с богом да киркой, что ног не слышат… Тут же опять надо стоять на ногах, читать жития и следить за огнем, подливать в лампаду деревянное масло с елеем и держать в руках фитиль с поплавком, чтобы не упустить огонь, когда фитиль догорит и будет мигать и мелькать, как человек перед смертью мигает глазами…

С той поры соборные двери никогда не знали замка… Во всякий час дня и ночи можно было войти в него и помолиться…

*****

В тот самый вечер, как идти Андрей Емельянычу в очередь перед лампаду, позвал его брат Спиридон к себе в келью: хотел Спиридон испытать, увидит ли брат иль не увидит…

После вечерни вошли они в Спиридонову келью, и оба долго не могли прямо взглянуть на голые доски.

- Видишь? - первый спросил Спиридон…

По-прежнему у него в глазах девка лежала на досках, только лицом к стене и будто сладко, как после любовной утомы, спала…

Но Андрей Емельяныч молчал и только головой качал в ответ, потому что и в самом деле ничего не увидел. Он даже потрогал крайнюю доску - и ничего, только вроде как немного все они скрипнули разом, кто-то тихонько, словно спросонок, зевнул и на другой бок повернулся.

- Неужели ты так ничего и не видишь? - переспросил Спиридон Емельяныч… - Спина у девки широкая и могучая, грудь как телега, щеки как спелые дыни - одним словом, все так, как никогда наяву не бывает.

- Ничего, Спиридон, ровным счетом!

- Вот ведь, скажи на милость!..

- Авось как-нибудь осилим. Ты ведь тоже ничего в соборе не видел?..

- Так-то оно так, а будто все же не так! - ответил недоуменно Спиридон Емельяныч.

- Полно, брат, - надо богу молиться!..

Помолились они и сели в другой угол как ни в чем вечерять, спокойно повечеряли, потом пошли вместе ко всенощной, а после всенощной Андрей Емельяныч, не заходя к себе в келью, остался в соборе стеречь неугасимый огонь.

*****

Так оно и оказалось, как сказал Спиридон Емельяныч: все же не так!..

Принял Андрей Емельяныч игуменское благословенье и проводил с миром всю монашескую братию и богомольцев, которых, как на грех, было на этот раз очень немного, а то все кто-нибудь да остался бы, поставил подставку к лампаде и на подставку положил книгу с золотыми застежками - жития.