Чертово колесо - [92]

Сергей не успел даже задремать. Он тщательно перебрал в уме все, о чем говорилось на допросе и попытался по-новому оценить, что же все-таки ему грозит. Но как он не крутил, получалось, что дело его - дрянь. Они пока не знали об ограблении банка и заместителе директора, и самому заявлять об этом было бы настоящим самоубийством. Правда, следователь сказал, что выяснить его фамилию не составит труда, но скорее всего он блефовал. В картотеке уголовного розыска Калистратов не числился, приводов в милицию не имел, а значит им придется сильно попотеть, прежде чем они выяснят, кто он такой. "А все равно ведь когда-нибудь узнают, - с горечью подумал Сергей. В любом случае, я отсюда уже никогда не выйду."

Снова лязгнул засов, и дверь открылась. Уже знакомый Калистратову конвойный с порога оглядел камеру и спросил:

- Где этот... новенький? - Сергей посмотрел в его сторону, и он махнул ему рукой: - Давай на допрос.

Калистратова привели в тот же кабинет, усадили на тот же стул, и конвойный вышел.

- Ну что, пришел в себя? Тогда давай ещё раз познакомимся, - явно стараясь расположить к себе подследственного, дружелюбно предложил следователь. - Меня зовут Горбунов Александр Михайлович.

Глядя на свои грязные колени, Сергей вспоминал, где он мог так извозить джинсы, и решил, что во время ареста, когда его сбили с ног. Затем, он подумал, что ему ни в коем случае нельзя называть настоящее имя в камере, где могли оказаться подсадные или просто болтливые зэки. Пока он размышлял над этим, Горбунов что-то говорил ему о правах и адвокате, но неожиданно постучал карандашом по столу и громко спросил:

- Ты меня не слушаешь?

- Слушаю, - ответил Калистратов и попросил: - Дайте закурить, пожалуйста.

- Да, конечно, только имя свое назови, - сказал Горбунов и полез в карман за сигаретами.

- Свиридов Николай, - ответил Сергей. - Николай Алексеевич.

Почти целый час Калистратов отвечал на вопросы Горбунова. Он сочинил удивительно трагическую и столь же душещипательную историю о том, как завел свое дело, но запутался в долгах, и его поставили на счетчик. Как он целых три месяца бегал от своих кредиторов, ночевал у знакомых и дальних родственников, но жестокие заимодавцы выкрали его младшую сестру, и ему пришлось где-то срочно доставать деньги. По ходу рассказа Калистратов сыпал фамилиями и именами несуществующих людей и придуманными названиями таких же мифических коммерческих фирм. Горбунов слушал его внимательно, что-то быстро записывал и иногда уточнял - где и когда происходили описываемые события. Затем Сергей рассказал, как он долго готовился к ограблению и выбирал объект. С этого момента следователь начал заносить в протокол все, что он говорил, и даже попросил Калистратова не торопиться, рассказывать помедленнее. Закончил Сергей очень живым, подробным описанием того, как оперативники избивали его во время ареста, но Горбунов остановил его:

- Ну, голубчик, ты же сам виноват, патрульного подстрелил. Скажи спасибо, что живым взяли. Но здесь, я тебе обещаю, тебя бить не будут.

- А вы не скажете, по какой статье я иду? Номер. А то в камере спрашивают, - попросил Калистратов.

- Я же тебе говорил, - удивился Горбунов. - Да ты не беспокойся, они и так все узнают. А вообще-то, у тебя их целых три. Пока три. - Следователь назвал номера статей и подвинул к нему протокол. - Вот здесь распишись и можешь идти в камеру.

По привычке Сергей едва не расписался своей настоящей фамилией, но вовремя спохватился и коряво нацарапал на протоколе: "Свиридов". Ему до тошноты не хотелось возвращаться в душный, забитый людьми каменный мешок, и он угрюмо попросил:

- Может в одиночку меня посадите? Мне рассказывали, что особо опасных...

- Ну, не такой уж ты и особо опасный, - усмехнулся Горбунов. - А в одиночке я и сам бы с удовольствием отдохнул. Так что, до завтра, Свиридов.

Пока Калистратова вели в камеру, он про себя повторял свое новое имя и вспоминал подробности истории, которую экспромтом сочинил для следователя. Он понимал, что ему ещё не раз придется её рассказывать, а потому решил заучить легенду наизусть. Попутно Сергей придумывал новые подробности, оттачивал уже имеющиеся и все время возвращался к номерам статей. Эта шпионская игра так увлекла его, что он на время позабыл о страхе, который вернулся, едва за ним закрылась тяжелая дверь и лязгнул засов.

После кабинета следователя, камера показалась ему ещё более мрачной и отвратительной. Калистратов трезвел и, по мере того, как хмель выветривался, Сергей все чаще сопоставлял, чего он лишился и что приобрел. С отсидевшими разные сроки он встречался и раньше, но это было на свободе, в компании таких же, как и он, молодых людей, где действовали привычные законы и правила. Здесь же было другое государство с иной конституцией, со своей иерархией ценностей, моралью и даже своим языком. Но самым неприятным было то, что законы этого государства представлялись Калистратову очень страшными, как если бы он попал к дикарям-людоедам и ему предстояло либо вместе со всеми есть человечину, либо самому быть съеденным. А потому Сергей оттягивал более близкое знакомство с сокамерниками, справедливо подозревая, что именно оно определит всю его последующую жизнь.