Чертово болото - [9]

— Да тут и говорить не о чем, Гильета! Очень буду рад. А покамест пусть к делу привыкает да в людях жить приучается.

— Ну разумеется, что решено, то решено. Фермер из Ормо нынче утром опять присылал; мы дали согласие, и ей надо ехать. Только вот она, бедная, дороги не знает, и мне не хотелось бы отправлять ее так далеко одну. А раз уж зятек ваш завтра в Фурш едет, так он может ее с собой прихватить. Мне говорили, это совсем близко от того места, куда она едет; самой-то мне там никогда бывать не приходилось.

— Это совсем рядом, и зять мой проводит ее туда. Иначе и быть не может; он посадит ее сзади на свою кобылу, так она и башмаки сбережет. Да вот и он сам, ужинать пришел. Послушай, Жермен, маленькая Мари, тетки Гильеты дочь, пастушкой в Ормо нанялась. Ты захватишь ее с собой, не правда ли?

— Ну конечно, — ответил Жермен, который, как он ни был озабочен, всегда был готов помочь людям.

В нашем кругу ни одна мать не решилась бы на такой шаг: отправить шестнадцатилетнюю дочь с двадцативосьмилетним мужчиной, ведь Жермену было всего лишь двадцать восемь лет, и, хотя в представлении своих земляков он и был уже стар для жениха, он все еще оставался самым красивым мужчиной в округе. Работа не истомила его и не изнурила, как то бывает с крестьянами, что десять лет протрудятся в поле. У него хватило бы сил еще десять лет пахать землю и не постареть, и очень уж сильны должны были быть в девушке предрассудки касательно возраста жениха, чтобы не заметить, что у Жермена свежий цвет лица, что глаза у него ясные и голубые, как майское небо, губы розовые, отличные зубы, и стан изящный и гибкий, как у молодого коня, не покидавшего еще зеленых лугов.

Но есть деревни, удаленные от развратной сутолоки больших городов, где чистота нравов сделалась своего рода священной традицией, и из всех семей Белера семья деда Мориса особенно славилась честностью своей и справедливостью. Жермен ехал, чтобы найти себе жену. Мари была почти что девочкой и слишком бедной, чтобы он мог прочить ее себе в невесты, и только человек без сердца, более того — негодяй, мог позариться на ее невинность. Вот почему дед Морис нимало не обеспокоился, когда зять его посадил эту хорошенькую девушку сзади себя на лошадь. Гильете и в голову не приходило наказывать ему вести себя с ней как с сестрой, она решила бы, что этим его обидит. Мари двадцать раз расцеловала мать и своих юных подруг и, заливаясь слезами, взобралась на лошадь. Жермен, у которого были свои причины печалиться, тем более проникся сочувствием к ее горю и уехал сосредоточенный и серьезный, а все соседи, прощаясь с бедной Мари, махали ей рукой, и в мыслях у них не было ничего худого.

VI Малыш Пьер

Сивка была молодая, красивая и сильная кобыла. Она без труда несла свою двойную ношу, приложив уши и кусая удила, как и пристало гордой и норовистой лошади. Пробегая луг, она увидала свою матку, которая звалась старой Сивкой, в отличие от нее, Сивки молодой, и заржала, прощаясь с ней. Старая Сивка подошла к изгороди, позвякивая своими путами, пустилась было вскачь по краю луга вслед за дочерью, но потом, видя, что та понеслась рысью, в свою очередь заржала и осталась стоять задумчивая, настороженная, вбирая ноздрями воздух и не выпуская изо рта пучка травы, которую ей уже не хотелось есть.

— Бедная лошадка не забывает свою родню, — сказал Жермен, чтобы отвлечь маленькую Мари от грустных мыслей. — Она напомнила мне, что я, когда уезжал, даже не поцеловал моего малыша Пьера. Этот негодник удрал куда-то! Вчера вечером он все добивался, чтобы я обещал взять его с собой, и целый час проплакал у себя в кроватке. Сегодня утром он и так и сяк старался меня уломать. О, до чего же это хитрая бестия! Как только этот пострел увидел, что дело не выходит, они, видите ли, обиделись. Убежал в поле, а там, гляди, и след простыл.

— Я видела его, — сказала маленькая Мари, делая усилие, чтобы сдержать слезы. — Он бежал с детьми Сула возле порубок, и я еще подумала, что он, верно, давно из дому: видно было, что он проголодался, терн да ежевику ел. Я дала ему хлеба, что на завтрак взяла, а он сказал: «Спасибо, милая Мари, придешь к нам, я тебя лепешкой угощу». Очень славный у вас мальчуган, Жермен.

— Ну конечно, славный, — ответил пахарь, — я не знаю, что готов для него сделать! Кабы только бабка его не остановила меня, я бы не удержался и непременно его с собой взял — так он, бедняга, плакал и так у него сердечко билось.

— Ну так почему же все-таки вы не взяли его с собой, Жермен? Нисколько бы он вам не помешал; он ведь таким умницей бывает, когда всё делают так, как он хочет!

— Сдается, он был бы лишним там, куда я еду. Так, во всяком случае, рассудил мой тесть, дед Морис… Что до меня, то я, напротив, думал, что надо бы поглядеть, как его встретят, а ведь такого славного мальчугана должны бы хорошо принять… А вот в семье у нас говорят, что не надо раньше времени показывать, сколько дома забот разных… Не знаю, зачем я все это тебе говорю, маленькая Мари, ты ведь ничего в этом не смыслишь.

— Ну как это, Жермен, я знаю, что вы едете жениться: матушка сказала, только не велела никому говорить ни у вас, ни там, куда я еду, и можете быть спокойны, я не скажу никому ни слова.