Чертова погремушка - [5]

— Смотри!

Последние несколько страниц были исписаны черной шариковой ручкой. Похоже, совсем недавно — в одном месте ручка потекла, и паста еще пачкалась. Я прочла последнюю незаконченную фразу: «Ее обязательно надо найти и…». И снова нехорошее предчувствие зашевелилось где-то под ложечкой.

Ящик все равно не хотел задвигаться.

— Там что-то еще, — сказала я и достала сложенную много раз огромную карту, напечатанную на тонкой шуршащей бумаге. В развернутом виде она не помещалась на полу комнаты. На карте тут и там были рассыпаны красные точки, десятка два, не меньше. И одна черная. Большая, жирная.

Я сложила карту, выхватила из рук Кости тетрадь, засунула все это в сумку. Подумав, положила туда же пакет с документами и альбом с фотографиями.

— Поехали домой!

— Ты что? — возмутился Костя. — Давай посмотрим, что еще забрать. Сюда ездить — как на край света. Кстати, глянь, сколько там у дядьки денег на счетах. Я видел целую пачку сберовских книжек. И, кстати, всего одну банковскую карту. Наверняка пенсионная.

— Костя!

— Что Костя? Что?! Хватит изображать мисс Бескорыстие! Между прочим, мы на похороны выложили все свои заначки. Да еще в долги залезли. А я, между прочим, летом с девушкой на курорт собирался.

Я молча достала из сумки пачку сберегательных книжек — штук пять или шесть — и бросила Косте на колени. Он был прав. И правота эта тоже была противной.

— Енотский царь! — ахнул Костя. — Вот это да! На, посмотри!

На рублевых счетах у дяди Паши лежало в общей сложности чуть меньше десяти миллионов. На валютных — около двухсот тысяч евро. У дяди Паши, который получал пенсию десять тысяч с копейками! Которому мы время от времени подбрасывали тысячу-другую!

— Я тебе говорю, он выкапывал клады, как-то их загонял и втихаря скирдовал деньги. Обалдеть! — Костя вскочил и возбужденно заходил по комнате. — Ленка, да мы с тобой богаты! Ай да дядя Паша, ай да… Ну ладно, замнем для ясности. Ты что, не рада?

— Рада, — механически ответила я. — Очень. Поехали домой.

— Ну уж нет! — Костины глаза лихорадочно блестели, на щеках проступил некрасивый, пятнами румянец. — Хочешь — поезжай одна. А я тут еще пошукаю. Глядишь, и погремушку найду. Интересно, что это?

— «Ее обязательно надо найти и…» — я машинально процитировала последнюю фразу из дядиного дневника. Почему-то мне в голову пришло, что он имел в виду именно ее — погремушку эту.

Костя посмотрел на меня с недоумением. Я развернулась и пошла в прихожую.

Костя вернулся только в начале второго. К этому времени я выпила кофейник кофе, дочитала дядин дневник и сидела в кресле, тупо разглядывая стену. То, о чем писал дядя Паша, не укладывалось в голове. Меня грызла дремучая тоска и предчувствие беды.

Он вошел в гостиную, не раздевшись, оставляя на ковре грязные следы. От него пахло коньяком — то ли остограммился по пути домой, то ли проинспектировал содержимое дядиного бара, где стояло несколько бутылочек для гостей и от простуды. Расстегнув пальто, Костя вытащил из внутреннего кармана несколько толстых пачек.

— Тайничок нашел на кухне, — доложил он. — Двести тыр, двадцать две штуки баксов и евреев десять тысяч с копейками. А погремушки нет никакой. Я так думаю, может, он драгоценности так называл?

— Нет, не драгоценности, — вздохнула я, с ужасом глядя на деньги. — Я знаю, что это за погремушка. Здесь все написано, — я протянула ему тетрадь, но Костя отмахнулся:

— Своими словами, плиз!

Но я сначала заставила его раздеться и вытереть грязь с ковра.

— Фашистка! — шипел Костя, оттирая тряпкой свои следы. — Гестаповка!

Наконец он упал в кресло, и я начала рассказывать.

В начале семидесятых на карте Сибири было достаточно мест, куда картографы со своей аппаратурой еще не добрались. Крупномасштабная аэросъемка имелась, а вот подробных карт, где значился бы каждый ручей, родник и охотничья заимка, — нет. Да и рельеф местности с воздуха определялся тогда довольно приблизительно. Ликвидация этих картографических белых пятен производилась следующим образом. Группу картографов вертолетом забрасывали в тайгу, как только сходил снег. Оборудовалась база. Запланированный под съемку участок разбивался на квадраты, и целыми днями навьюченные теодолитами, нивелирами и прочими причиндалами картографы, как муравьи, исследовали каждую впадинку и высотку, фотографировали каждый ручей или приметный валун. С наступлением морозов экспедицию сворачивали. Если же съемку за сезон полностью закончить не успевали, весною группа возвращалась.

Так случилось и в тот раз, о котором писал в дневнике дядя Паша. Работы оставалось еще много, а по ночам температура уже опускалась хорошо ниже нуля. Со дня на день ожидали вертолет.

База располагалась на берегу небольшого озерца у подножья невысокой горушки. Точно такая же горка высилась на противоположном берегу. Вообще-то по правилам полагалось по всем маршрутам ходить как минимум вдвоем — мало ли что. Но в тот день дядя Паша инструкцию нарушил. Он погрузил в лодку аппаратуру и один поплыл на другой берег, чтобы снять с вершины дальней горы гору ближнюю.

«Опыта у меня было немного, зато слишком много гонору и самоуверенности. Это была моя третья экспедиция, и я считал, что уже могу свысока смотреть на всякие правила и инструкции, — писал он в дневнике. — За что и поплатился».