Чертова погремушка - [19]

— Послушай, Кот… — осторожно начала я. — Давай действительно оставим ее здесь. Закопаем обратно под дерево. Чтобы никто не нашел случайно.

Слова эти давались мне с трудом — я словно по болоту брела, еле-еле вытягивая из трясины ноги. Но с каждым следующим говорить было легче, и я все больше и больше становилась уверена: да, ее нужно оставить. Или… может, даже уничтожить?

Подумав так, я испугалась. Костя молчал, пристально глядя на меня. Крохотными шажками я подобралась к рюкзаку и рывком схватила его. В глазах потемнело, рот наполнился кислой слюной. Ткань под руками мгновенно стала холодной — как будто «погремушка» знала, что я хочу с ней сделать. Мне показалось, что навстречу дует ледяной ветер страшной силы и я не смогу сделать ни шага к костру.

— Что ты?.. — Костя вскочил, глядя на меня совершенно сумасшедшими глазами.

Последним усилием я швырнула рюкзак в костер, но он внезапно стал таким тяжелым, что добросить его мне не удалось. Лямки рюкзака сбили палки-рогульки, висящий на них котелок с водой опрокинулся, и пламя с шипением погасло. Звон «погремушки» превратился в злобный свист. Небо мгновенно затянуло тучами.

Выхватив рюкзак из кострища, Костя отвесил мне такую оплеуху, что я отлетела на несколько метров. Из разбитой губы на подбородок и оттуда на свитер крупно закапала кровь. Голову затопила тупая боль.

Последний раз мы дрались лет в десять, наверно. Катались по ковру, дубасили друг друга кулаками, лягались, кусались и царапались. Но, по большому счету, это была возня двух щенят, претендующих на роль вожака стаи из двух человек. Ни разу еще он не ударил меня со злобой, с желанием причинить боль, унизить. Но теперь Костя смотрел сверху вниз, с холодным презрением, как хозяин на рабыню. А я, «старшая»… Боже мой, я вдруг поняла, что безвольно и безропотно отдаю ему свое «старшинство». И оплеуху эту проглочу как нечто само собой разумеющееся. И впредь буду делать так, как он скажет. Почему? Да потому что что-то вдруг изменилось. В нем, во мне. Вокруг нас. Мне показалось, что я тону. И что ангел-хранитель остался там — по ту сторону темной воды, вдруг разделившей нас…

Страсти-мордасти

Я сидела на коврике-пенке, привалившись спиной к стволу сосны, и трогала языком распухшую губу. Голова несильно, но болела, все вокруг плыло и покачивалось, словно от температуры. Ощущение ирреальности не проходило, и я, кажется, начинала к нему привыкать.

Костя чуть поодаль забавлялся с «погремушкой» — крутил в руках, гладил, подносил то к уху, то к носу. Во мне вяло копошились, ни сколько не мешая друг другу, два чувства: ревность и облегчение. Меня с равной силой и тянуло к «погремушке», и удерживало на расстоянии.

— Кажется, летит, — положив шар на траву, прислушался Костя.

Через секунду и я услышала шум. Крохотная точка показалась из-за горы. Костя осторожно уложил «погремушку» в рюкзак и повернулся ко мне:

— Быстро, за те кусты!

Я встала, меня качнуло. Костя поморщился, сплюнул и за руку потащил меня к кустам. Рюкзак он закинул за плечо. Едва мы успели укрыться, вертолет тяжело плюхнулся на берег, подняв в воздух тучу мусора, песка и водяных брызг. Не менее тяжело из кабины на землю выбрался Генпетрович.

— Археологи, вы где? — рупором приложив ко рту руки, закричал он.

— Молчи, — прошипел Костя, больно сжимая мою руку. — Посмотрим.

— Ау! — надрывался Генпетрович. — Эй!

Оглядевшись по сторонам, он пожал плечами, сел на мой коврик и закурил.

— Бродят где-то, — объяснил Генпетрович сам себе, глубоко затянувшись. — Копают, видать. Ищут. Чо ищут, черт их знает. Ну и пусть, нам же с Веруней лучше. Дом теперь построим. Поженимся. Детей народим. Верка-Вера ты моя, Верка сладенькая, — запел он вполголоса.

— Похоже, никого, все чисто, — шепнул Костя.

Подождав еще несколько минут, мы вышли из-за кустов.

— Ага, вот вы где, — обрадовался Генпетрович. — А я-то уж забеспокоился. Ну чо, полетели?

Я даже про «смертничков» не вспомнила — настолько было все равно. Всю дорогу меня кисло подташнивало, рев пробивался в наушники, от чего и без того гудящая голова басовито резонировала. Большую часть наших пожитков Костя утрамбовал в мой рюкзак, который стоял у меня в ногах. В своем он оставил только мягкие вещи, на которые бережно уложил «погремушку». Этот рюкзак он держал у себя на коленях. Ревность и облегчение по-прежнему вяло плескались во мне где-то очень глубоко.

Время от времени мне хотелось умереть, но сомнительность загробной участи заставляла вспомнить о том, что я так и не увидела рай — хотя бы одним глазком. И тогда я кидала косые взгляды на Костю, баюкавшего свой рюкзак. По идее, он должен был выглядеть нелепо — в дурацкой войлочной шапке, с рюкзаком в обнимку. Но я ловила себя на том, что чуть ли ни любуюсь им.

А ведь надо было еще уговорить Костю ехать обратно поездом. Как бы мы пронесли «погремушку» через «телевизор» в Красноярском аэропорту! Да и на местном самолете я больше лететь не хотела. Ни за какие коврижки. Но если раньше разговор об этом не вызвал бы у меня никаких затруднений, теперь я с ужасом думала о его необходимости.

Однако Костя сам заговорил об этом, когда мы вернулись в Пятиреченское и уже сидели за ужином.