Чертова погремушка - [16]

Вдруг Костино лицо сильно побледнело и странно исказилось. Как будто на мгновение оно стало не в фокусе. Или это поплыло у меня в глазах? Но нет, все окружающее по-прежнему выглядело четким. Костя покачнулся и выронил шар. Коснувшись земли, «погремушка» подпрыгнула, медленно поплыла к озерцу и остановилась над ним — на том самом месте, откуда Костя ее взял.

Я подскочила к брату, и если б не поддержала его, скорее всего, он бы упал. Его била крупная дрожь, он смотрел на меня — и словно не видел.

— Костенька! Костик! — закричала я.

— А? Что? — он вздрогнул, как будто я разбудила его. Наконец взгляд его прояснился. — Ленка, я заглянул в него! Там!..

— Что? Что ты там увидел?

— Я не знаю. Это… это… Нет, я не могу описать.

Он махнул рукой, снял очки и пристально уставился себе под ноги, словно пытаясь смотреть сквозь землю — да нет, он на самом деле пытался смотреть сквозь землю, но у него ничего не получалось. Я поняла это по тому, что Костино лицо мучительно скривилось и покраснело, на лбу выступили крупные капли пота. Четко проступили на лице скулы, побелели сжатые в кулаки руки. Он напрягся, как будто пытался раздвинуть пласты земли волевым усилием.

— Дьявол! Не получается! — заорал Костя и с силой топнул ногой. — Ничего не получается. Не вижу!

Кровь отлила от его лица, и оно снова стало голубовато-бледным, как снятое молоко.

Он снова и снова пытался увидеть что-то в земле, под землей, глядя вниз совершенно безумными, выпученными, немигающими глазами. Я вспомнила дневник дяди Паши — он описывал это удивительное видение как нечто совершенно естественное, не требующее усилий. Словно пласты земли под его взглядом раздвигались, расходились в стороны, позволяя увидеть все то, что они скрывали в своей толще.

— Может, должно пройти какое-то время? — предположила я, испытывая странную смесь разочарования, облегчения и надежды. — Может, надо подождать?

Он посмотрел на меня с такой ненавистью, что я невольно сделала шаг назад. Ничего не ответив, Костя еще сильнее сжал кулаки, нагнулся — ниже, еще ниже. Комар устроился у него над глазом, но он даже не обратил внимания. Я хотела было смахнуть комара, но Костя оттолкнул меня с такой силой, что я шлепнулась на пятую точку, да так и осталась сидеть.

От напряжения по его лицу пробежала судорога, веко мелко дрожало. Он переходил с места на место, шептал что-то, закрывал глаза и снова пристально, не мигая, смотрел себе под ноги.

Я не знаю, сколько прошло времени. Может, десять минут, может, полчаса.

— Костик! — тихо позвала я.

— Отстань от меня! — срывающимся фальцетом крикнул он и бросился карабкаться выше по склону.

— Подожди! Костя! — вскочив на ноги, я рванулась было за ним, но поскользнулась на прошлогодних листьях и съехала обратно к источнику.

Нежный звон заставил меня обернуться. Шар по-прежнему неподвижно висел над водой, по его гладкой поверхности бежали переливы невероятно красивых оттенков. Все тот же тихий голос нашептывал что-то. Я не разбирала слов, но мне казалось, что я понимаю его и так. И уже соглашалась — с чем? Мне показалось, что в сиянии я вижу какую-то светлую фигуру, которая манит меня к себе. Я сделала навстречу шаг, потом еще один, еще…

Непонятный, неприятный, как скрежет металла по стеклу, звук остановил меня в метре он шара. Звук этот доносился откуда-то сверху. С трудом подавив досаду, я подняла голову и увидела Костю.

Он лежал на земле под сосной, изо всех сил колотил по земле кулаками и то ли рыдал, то ли выл. Громко, со злобой, как противный, избалованный ребенок, которому не купили двадцать пятую по счету машинку. Костя пригоршнями рвал траву, впивался ногтями в землю — и выл. Мне показалось, что он сошел с ума. На мгновение меня захлестнула с головой черная паника. Кругом тайга, ни души, только я — и спятивший братик. А Генпетрович прилетит только завтра. Мне хотелось завыть вместе с Костей.

Когда мы были маленькими, он частенько устраивал истерики с дикими воплями, паданьем на пол, и даже битьем об этот самый пол головой. В таких случаях бабушка сладко пела: «Котенька, маленький, успокойся, детонька», папа хватался за ремень, а мама пыталась урезонить его сентенциями типа: «Ну как не стыдно, большой ведь уже парень!». А мне Костя был в эти моменты просто отвратителен. И только с огромным трудом я могла убедить себя, что так нельзя, что это же мой брат, которого я должна любить, каким бы глупым и противным он ни был.

Но сейчас я почувствовала вдруг по отношению к нему странную жалость. Совсем не ту, которую испытывала по отношению к бабушке или дяде Паше. К разбившему коленку малышу. К незнакомому старику, который дрожащими пальцами отсчитывает в магазине мелочь за пакет кефира. К девушке в красивом платье, которая полными отчаяния глазами смотрит то на часы, то на выход из метро. Нет, это была совсем другая жалость. Дурная бабья жалость, — «она его за муки полюбила»! — которая сломала не одну судьбу.

Мне вдруг захотелось подняться к нему, сесть рядом, погладить по худой спине с выпирающими даже через рубашку позвонками. Нагнуться и поцеловать в макушку со смешным, вечно торчащим завитком волос. Ведь он же мужчина, а мужчины так тяжело переживают крушение мечты. Особенно если ее исполнение было всего в одном шаге.