Чертова погремушка - [13]

— Да, вертолет. Мы видели, на поле.

— Вертолет-то есть, пожарный, но…

— Что «но»? Не летает?

— Да летает, но… Как батя мой помер, так и некому на нем летать. Пожарники теперь с города облеты делают.

— Что, совсем некому? — Костин голос дрогнул и упал под стол.

— Ну… Я могу маненько, — выпятил губу Генпетрович, — но… Горючки мало. И потом… Вдруг в город надо будет лететь? У нас расписание такое… Нет никакого расписания, как надо — так и летим. Можем раз в месяц. А можем и два дня подряд.

Повисла выжидательная пауза. Слишком уж выжидательная, чтобы быть бескорыстной.

— Скажите, — осторожно начал Костя, — а когда пассажиров мало или совсем нет, вы все равно летаете?

— Не, — довольно сверкнула зубом Верка. — Тогда мы рейс отменяем. Бывает, что и два раза отменяем подряд. И три.

— А если… самолет барахлит? Или у летчика… ну, скажем, понос?

— Или похмелье! — заржал Генпетрович. — Тоже отменяем, знамо дело. По техническим причинам. А вы понятливые, хоть и городские, — похвалил он. — Сговоримся.

Сговорились быстро. Всего за двадцать тысяч рублей Генпетрович согласился отвезти нас на Синее озеро, а на следующий день забрать оттуда.

— Только ружжо возьмите, — беспокоилась разомлевшая от неожиданного прибытка Верка. — Мало ли чо. Медведь там. Или волк. Тайга ж!

Мы выпили еще за предстоящий полет, и я выпала в глубокий нерастворимый осадок. Кое-как меня растолкали, вывели на летное поле освежиться и уложили спать на одну кровать с Веркой. Костя улегся в спальнике на полу, а Генпетрович на составленных лавках в зале ожидания.

Ночь запомнилась сплошным кошмаром. От Верки тянуло ровным печным жаром, комары звонко пели свою занудную песню. Кровать покачивалась и плыла в межзвездном пространстве. Снились мне попеременно погони, авиакатастрофы и взрывы. Я просыпалась и умирала от жажды, но встать и поискать воды не решалась — не хотелось будить лежащую с краю Верку.

Под утро мне стало легче, я уснула и увидела себя сидящей на камне у ручья. Солнце нитями сочилось вниз сквозь густую хвою. Нежный, певучий голос, то ли мужской, то ли женский, то ли вообще ангельский пел что-то ровное, монотонное, гипнотизирующее. Мне было немного страшно, но постепенно страх засыпал, убаюканный колыбельной без слов. И вдруг слова появились, они звучали так же плавно, как и мелодия:

«А ты знаешь, что удивительные способности некогда были подарены человеку Богом? Человек мог все — летать, читать мысли, преобразовывать окружающее, знать прошлое и будущее. Но повредив грехом свою природу, он утратил эти божественные дары. Нет, Бог не отнял их совсем, но теперь они сокровенны — чтобы неразумный человек не смог с их помощью навредить себе и другим. Ведь тебе известно множество случаев, когда человек жадный и тщеславный, получив каким-то образом или развив в себе дремлющие силы, пытался обогатиться и прославиться. Себе же на горе. Другое дело — когда этими силами овладевает человек чистый и бескорыстный. Вспомни святых с их чудесными дарами прозорливости, исцеления больных и воскрешения мертвых. Они видели прошлое и будущее, разговаривали с дикими животными, переносились мгновенно на огромные расстояния. Скольким людям они помогли — во славу Божию, не думая о своей выгоде. И ты можешь стать такой же. Не упусти свою возможность из страха и суеверия».

Проснулась я с тяжелой головой. Нежный голос продолжал звучать в ушах, как наваждение. Костя уже встал и сидел за столом над огромной сковородой скворчащей яичницы.

— Вставай! — сказал он. — А то без завтрака останешься.

Меня замутило.

Проходя через зал ожидания, — будочка туалета оказалась на краю взлетного поля, — я увидела Верку, которая объясняла второму пилоту Васе, что Генпетрович сегодня на вертолете сделает пожарный вылет. Один, без него, Васи.

— Какой там ишшо пожарный вылет? — возмущался худосочный длинноносый Вася. — Пожарный вылет — он когда пожары. А тут чо? Вода ишшо везде стоит. Вот придумали! Чо там они себе в городе думают?

Васю под благовидным предлогом отправили с аэродрома подальше. Генпетрович с раннего утра возился с вертолетом и часам к одиннадцати заявил, наконец, что карета готова. Мы забросили рюкзаки в кабину, кое-как влезли сами и уселись в жесткие неудобные кресла. Мне Генпетрович дал жуткие на вид, мерзко пахнущие плесенью наушники, а Косте — похожую на горшок войлочную шапку, подбитую ватой.

— Наушников тока двое, — пояснил он, — а совсем без нича нельзя — оглохнешь. Ну чо, полетели?

«Смертнички», — добавила я про себя, нервно хихикнув. Интересно, укачивает ли во время полета на вертолете?

Взревел двигатель, вертолет подпрыгнул и повис в воздухе в паре метров от земли — как огромная стрекоза. Повисел, качнулся и вертикально пошел вверх.

— Держись! — азартно крикнул Генпетрович, перекрывая шум пропеллера, и заложил такой вираж, что у меня потемнело в глазах. Показалось, что мы перевернулись и тайга стремительно бросилась нам навстречу. Но вертолет выровнялся. Я с трудом перевела дух.

— Чо, обделались? — радостно завопил Генпетрович. — А пакетов блевацких не надь?

Первые минут двадцать полета внизу еще мелькали изредка осколки цивилизации в виде крохотных, в три-четыре двора деревушек и ниточки узкоколейки, но вскоре они закончились. Теперь зелено-голубой ковер внизу был таким ровным, что мне оставалось только удивляться: как Генпетрович умудряется ориентироваться. Наверно, по карте и приборам. Люди, умеющие читать карту, для меня, страдающей топографическим кретинизмом, всегда были высшими существами.