Чертов мост - [18]

На левой стороне, в глубине, можно видеть двухэтажный особняк балерины Кшесинской, куда в апреле семнадцатого года привезли с Финляндского вокзала Ленина, и потом я частенько видел, как кто-то, стоя на балконе, что-то говорил собравшимся внизу людям.

На этой же стороне, но ближе к Неве, стоит домик Петра Великого, накрытый стеклянным колпаком. Это три маленькие комнатки, разделенные сенями. Домик из бревен, наружная его окраска «под кирпич». Этот домик — первое обиталище Петра в заложенном им городе, хорошо знаком нам, учащимся. Перед началом занятий мы с мамой были в нем, стояли у иконы Спасителя рода человеческого, чтобы попросить благословения. Считалось, что икона оберегает учащихся. Рекомендовалось также заходить сюда и перед экзаменами — говорили, что молитва хорошо помогает тем ученикам, которые не уверены в своих знаниях.

И вот наконец я уже вступаю на Троицкий мост — самый большой из всех мостов через Неву, около версты длиной. Я боюсь заглядывать вниз — высота очень большая. Внизу хлопотливые буксиры тащат баржи, пробегают пароходики, везущие пассажиров, для которых водное сообщение заменяет трамвай. Говорят, что ночью часть моста поднимается, пропуская большие суда. Я стараюсь это себе представить — и не могу. Но я полон восторга перед людьми, которые смогли сделать такое.

Одолев мост, я выхожу на другой берег Невы, откуда начинается центральная часть Петербурга. Обогнув здание английского посольства, расположенное на набережной, я иду вдоль Лебяжьей канавки, за которой раскинулся до самой Фонтанки знаменитый Летний сад. Иногда, возвращаясь из гимназии, я хожу через него. В центре — памятник дедушке Крылову, нашему знаменитому баснописцу, окруженному героями своих басен — разнообразными животными. Памятник создал скульптор П. К. Клодт, автор знаменитых коней на Аничковом мосту.

У меня особое чувство к Ивану Андреевичу Крылову. Дело в том, что я учусь на Крыловскую стипендию. Очевидно, Иван Андреевич оставил капитал, предназначавшийся тем ученикам 3-й гимназии, которые хорошо учились и отцы которых имели отношение к Министерству финансов. Все это по отношению ко мне, как говорится, имело место, и я такую стипендию получал. Какая же это была стипендия! Мало того, что я освобождался от платы за учение, — мне шили форму, шинель, мне выдавались бесплатно необходимые учебники, я получал бесплатно завтраки, и даже два раза в неделю мне выдавали белье! Вот почему я смотрел на статую Крылова с особым чувством!

Я продолжаю свой путь вдоль Лебяжьей канавки. Справа от меня раскинулось обширное пустое пространство — Марсово поле, на котором часто проводятся военные учения. Однажды, когда я мирно шагал со своим ранцем за спиною, на Марсовом поле прозвучала команда: «Вольно! Оправиться!» — и вдруг огромная масса солдат ринулась к Лебяжьей канавке, выстроилась на ее берегу — и сонная ее гладь вся закипела от бесчисленных струй, которые направило намучившееся на ученьях российское воинство, так что уровень воды в канавке мигом поднялся.

Как-то раз я решил сократить свой путь — мне показалось быстрее пересечь Марсово поле наискосок. Но тут меня чуть не растоптали лихие атаманцы Собственного Его Императорского Величества Конвоя. Дикая казачья скачка, алые башлыки, летящие за спинами конников, синие черкески с серебряным позументом, наверное, представляли красивое зрелище, но мне было не до того — я еле унес ноги.

Перехожу мостик через Лебяжью канавку, оставляю влево от себя цирк Чинизелли, с которым связано столько восхитительных воспоминаний, оглядываюсь на расположенное справа всегда таинственное для меня здание — Инженерный замок. Это бывший дворец императора Павла Первого. С государем здесь что-то произошло, что прервало его жизненный путь. Об этом мало говорят, и потому это здание влечет меня какой-то своей тайной. Бедный Павел! Я читаю роман В. Соловьева «Сергей Горбатов»[25], где Павел изображен очень симпатичными красками. Мне жалко Павла.

Потом здесь помещалось инженерное училище. В маминых дневниках я прочитал, как она, шестнадцатилетняя барышня, была здесь на великолепном балу, по случаю которого дамам, приглашенным на бал, на память были сделаны специальные серебряные значки. Мамин уцелел до сих пор — он у моей дочери.

Гимназия

Но надо спешить. Торопясь, я приближаюсь наконец к Соляному переулку, где гордо возвышается новое здание нашей гимназии, которой, несколько лет спустя, в 1923 году, исполнится сто лет. Она станет называться 13-й Советской трудовой школой, но сейчас я еще этого не знаю. Наспех поздоровавшись с нашим великолепным швейцаром Адрианом, я тороплюсь раздеться и взбегаю по широкой парадной лестнице, боясь попасться на глаза нашему инспектору «Налиму», прозванному так за свою комплекцию, не мешающую ему целый день бегать по обширным помещениям гимназии, следя за порядком. Вечно озабоченный, он, заметив какую-то нерадивость во внешнем виде ученика, обычно бросал на ходу: «В сапожники, в сапожники, таких нам не надо!» — и бежал дальше.

Начинаются занятия. Преподавание двух древних языков, как я уже говорил, поднимало престиж нашей гимназии, связывалось с представлением о некоей жизненной основательности: ведь не будут же люди, занятые изучением латинского и древнегреческого, разменивать себя по пустякам. Поэтому в нашу гимназию охотно отдавали своих детей три «кита», на которых держалось государство: аристократия, высший этаж чиновничества и промышленники.