Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века - [64]

Между тем существовал, однако, в окрестностях Дижона уединенный хуторок, в ворота которого ни разу не стучала рука ни божьего странника, ни наставника в вере. Так удален он был от всех дорог, что лишь торговые люди из Дижона[93] изредка наведывались туда, когда приспевала пора купить славного винца, ибо надо сказать, что хозяином хутора был известный в округе богатей-винодел и подвалы его были полны бочек, а амбары зерна. Был он колоном[94] могущественного аббатства, вот уже много лет арендовал у своих сюзеренов кусок доходной землицы, и, как поговаривали, ветер у него в карманах не гулял. Сам он это всячески отрицал; был скуп, прижимист, не очень-то щедр на харчи и жалованье для своих поденщиков, никогда не давал никому и полушки даром, и единственная расточительность, которую он позволял себе, — это привезти иногда из города новый чепчик или золотую брошку для своей единственной дочери.

Хроника умалчивает, каково было настоящее имя девушки; с одинаковой вероятностью она могла зваться Бертой, Алисьей, Маргаритой или как-нибудь в этом роде, но до нас дошло ее прозвище — Бургундочка. Нам доподлинно известно также, что дочка винодела была девушкой молоденькой и хорошенькой, как цветок, и характер имела отзывчивый, ласковый и добрый настолько, насколько отец ее был человеком тяжелым и себе на уме. Окрестные парни уж так и эдак примерялись, как бы изловчиться и нащупать дорожку к сердцу девушки, а заодно и к кубышке старика, где, ясное дело, он успел припрятать немало звонких да сияющих золотых в приданое своей дочке; но ни разу от грубоватых их заигрываний не зарделись краской ее щеки, не забилось учащенно сердце. Равнодушно выслушивала она их признания, иногда вышучивая особенно рьяные изъявления чувств и слишком неуклюжие любезности.

Однажды зимним вечером, на закате солнца, сидела Бургундочка на каменной скамейке у ворот дома и сучила пряжу. Веретено быстро-быстро крутилось в ее пальцах, кудель медленно распутывалась, и тонкая нить золотой струйкой проворно стекала с прялки на танцующее веретено. Не прерывая этого машинального занятия, Бургундочка предавалась в то же время своим невеселым мыслям. Пресвятая Дева, в каком глухом месте они живут! Каким заброшенным и ветхим выглядит их хутор! Никогда не слышно здесь ни песен, ни смеха, здесь трудятся молчком — сажают виноград, мотыжат землю, подстригают саженцы, собирают урожай, давят вино, разливают его в бочки и не видят даже, как алой пенящейся струей льется оно из кувшинов в чаши за праздничным веселым столом.

«И зачем так убиваться день-деньской? — размышляла девушка. — Отец вечно хмур и озабочен, продает вино, пересчитывает выручку глубокой ночью; я — то пряду, то стираю, то чищу кастрюли, то замешиваю тесто на завтра… Ах, будь я дочерью бедного дижонского ремесленника или крепостного с епископских земель, я и то была бы счастливей!»

Погруженная в такие мысли, Бургундочка не заметила, что по узкой тропинке, вьющейся среди виноградников, к хутору медленно приближается путник. Совсем близко уже подошел он, когда стук посоха по камням заставил девушку поднять голову с любопытством, перешедшим в изумление, как только она рассмотрела незнакомца, которому на вид можно было бы дать лет около двадцати пяти, если бы его исхудалое лицо и скорбный и изможденный облик не скрывали его молодости. Грубая серая ряса, состоявшая чуть ли не из одних заплат, едва прикрывала его от холода; он был перепоясан толстой веревкой; голова его была обнажена, ноги босы и изранены о камни, а в руках он держал сучковатую палку. Бургундочка вмиг сообразила, что перед ней не какой-нибудь бродяга, а божий человек, и, когда подошедший, представившись, подтвердил ее догадку, с ласковыми словами и почтительными поклонами взяла его за руку, провела на кухню и усадила у огня. Опрометью бросилась она в хлев и надоила кринку парного молока от лучшей коровы. Отрезав от каравая добрый ломоть хлеба, накрошила его в молоко и, склонившись в поклоне, всячески выказывая свое уважение и расположение, подала его гостю.

Он коротко поблагодарил за оказанные ему знаки внимания и, немного подкрепив силы, на звучный итальянский манер выговаривая слова, начал рассказывать такие чудеса, что поверг в изумление и очаровал Бургундочку. Он повел речь об Италии, где небо такое голубое, а воздух такой нежный, и в особенности об Умбрии[95] — стране неописуемой красоты долин, окруженных со всех сторон суровыми горами. Затем назвал он город Ассизу и поведал о чудесах, которые творил брат Франциск, серафим в человеческом образе, за которым, увлеченные его проповедью, толпами устремлялись целые народы. Упомянул он и некую Клару,[96] девушку необыкновенной красоты и знатного происхождения, почитаемую за ее святость не только людьми, но и свирепыми лесными волками. Он прибавил, что брат Франциск, дабы прославить имя Господне и выразить свою небесную любовь, сложил чарующие душу гимны; а так как Бургундочка пожелала услышать их, странник тотчас спел некоторые; и хотя плохо понимала она слова чужого языка, но само их звучание, а также манера исполнения чужестранца так тронули девушку, что слезы увлажнили ее глаза. Странник сидел потупя взор, не смея взглянуть на лицо девушки, как он догадывался, свежее, ласковое и юное. Она же, напротив, плененная благородными и выразительными чертами юноши, не отрывала глаз от его лица, бледного от длительного покаяния и поста.