Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века - [51]
Какие у нее глаза? Они должны быть, несомненно, голубые и влажные, словно вечернее небо. Мне нравятся глаза подобного цвета. Они такие выразительные, полные меланхолии, задумчивости и тоски, такие… Да, конечно, без всякого сомнения: должны быть голубыми, только голубыми. А волосы? Волосы — черными, иссиня-черными, ниспадающие тугой волной… Мне кажется, я видел их однажды ночью. Тугая волна ниспадала на вьющиеся складки платья, локоны были иссиня-черными… Точно, я не ошибся, нет: иссиня-черными.
А как чудно посажены ее голубые глаза, огромные, широко раскрытые, томные, немного сонные глаза, а локоны — вьющиеся и темные, высокая, статная фигура… потому что… Да, естественно, она — высокая, статная, изящная, напоминающая ангелов, которых видел я на порталах наших базилик. Ангельские лики — овальные. Фигуры парят в таинственном сумраке гранитных сводов!
Голос? О, ее голос… я слышал его… он словно шелест ветра в тополиной листве, его движение рождает ритм, и ритм этот, плавный и величественный, подобен дивной музыке, волшебным каденциям.
О, эта женщина. Она прекрасна, прекраснее самых ярких грез отрочества. Она думает так же и о том же, как и о чем думаю я, ей нравится то, что нравится мне. Она ненавидит то, что ненавижу я. Она — человеческая душа, моя душа, часть моей души, она — часть меня. Неужель душа ее не содрогнется от восторга, встретив меня? Неужель не полюбит она меня так, как я люблю ее, как я уже ее люблю, всей жизнью, всей моей душой?
В путь, скорее, скорее! Туда, где в первый и — увы! — единственный раз посчастливилось мне увидеть ее… Кто знает, быть может, она так же непредсказуема и прихотлива, как и я, быть может, ей, как и мне, по нраву одиночество и тайна, быть может, она тоже душа-мечтатель? Кто знает, быть может, именно сейчас она блаженствует, бродя среди руин, в безмолвии ночи?
Два месяца минуло с тех пор, как слуга дона Алонсо де Вальдекуэльос разбил мечты Манрике. Два месяца усердно строил юноша воздушные замки, которые, едва возникнув из небытия, в сей же час рушились от одного лишь дуновения ветра. Два месяца провел юноша в бесплодных поисках таинственной незнакомки, бессмысленная, нелепая, абсурдная любовь к которой росла и крепла в его душе, поддерживаемая такими же нелепыми, абсурдными фантазиями и выдумками. Минуло два месяца, прежде чем влюбленный юноша, поглощенный своими мыслями, однажды пересек мост по дороге к замку тамплиеров и заблудился среди извилистых дорожек одичавшего сада.
Спустилась ночь, тихая и прекрасная. Полная луна ярко светила в зените. Ветер ласково и сладостно шелестел в листве.
Манрике достиг руин замка, кинул взгляд окрест, вгляделся в массивные колонны аркады… Никого.
Покинув замок, направился к тополиной роще, что протянулась от развалин к берегу Дуэро. Однако не успел он вступить под сень лесную, как сорвался с его уст ликующий возглас.
На одно лишь мгновение показался ему, скользнул перед взором и исчез краешек белого платья, белого платья женщины его грез и мечтаний, женщины, которую любил он, словно безумец.
И тогда бросился он, бросился на поиски. Достиг заветного места и обнаружил, что она исчезла бесследно. Застыл как вкопанный, будто окаменел, вперил взгляд свой испуганный туда, где привиделась ему фигурка. Вдруг почувствовал он дрожь во всем теле, легкую, нервную дрожь. Трепетание это росло постепенно, пока не достигло высшей точки. Тогда содрогнулся он, словно забился в конвульсиях, и наконец разразился взрывом хохота, взрывом звонким, оглушительным, пронзительным и ужасающим.
Нечто белое, невесомое, парящее снова вспыхнуло перед его взором. Вспыхнуло на краткий миг, на одно лишь мгновение.
Это был лунный луч. Луч, который время от времени проникал сквозь своды крон, когда ветер касался, шевелил и раскачивал ветви деревьев.
Прошли годы. В собственном замке, перед высоким готическим камином, восседал в кресле Манрике, устремив пустой, безучастный взгляд, словно идиот, в одну точку, едва откликаясь на нежные слова матери своей, на участливую заботу слуг.
— Ты молод, не дурен собой, — частенько сетовала матушка. — Отчего ты коротаешь жизнь свою в одиночестве? Отчего не ищешь ты женщины, которую смог бы полюбить и которая, полюбив, могла бы и тебя осчастливить?
— Что любовь? Любовь — всего лишь лунный луч, — шептал юноша.
— Отчего не стряхнете с себя эту проклятую летаргию? — сетовал его оруженосец. — Облачитесь в доспехи, прикажите поднять штандарты, пусть гордо реет знамя благородного рыцаря, отправимся же на войну, в битве суждено будет нам снискать славу.
— Что слава? Слава — всего лишь лунный луч.
— Быть может, вы пожелаете услышать кантигу, последнее сочинение маэстро Арнальдо, провансальского трубадура?
— Нет! Нет! — восклицал в сердцах юноша, вдруг, в мгновение ока, становясь злобным, раздражительным и вспыльчивым. — Ничего я не хочу… Единственное, чего я ищу, единственно, чего я желаю, — остаться в одиночестве… Кантиги… женщины… слава… счастье… все это пустые фантазии, которые мы сами порождаем в воображении, по прихоти своей облекаем плотью, влюбляемся в них, бросаемся на их поиски, гоняемся за ними. Для чего? Для чего все это? Для того чтобы рано или поздно убедиться, что все это лишь лунный луч.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно.
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.