Чёртик из коробочки - [20]

- Митя, я… Не, я ж не плачу, это так, я тебя люблю, вот и всё. Я думаю, что мне, таким как ты, не вырасти.

- И не надо. Женька идёт. Скорее бы ночь, и правда…

- Прыгун! Это что ещё такое?

- Эт’о Ил’я йа вот т’ак вот нарис’овал вот. Ну, это вот ты, а это вот…

- Да вижу, да почему ты меня в узел этот засунул? Митя, глянь.

- Хм…

- Илья, я так нарисовал, чтобы ты понял, осторожно надо тебе ездить, а то в узел завяжу, понял, чтобы сидел и не того, понял, а как узел, похож, а то в прошлый раз не очень, а вот сейчас получилось…

- Ил, чего он говорит, переведи.

- Спрашивает, похож узел или нет.

- Похож, а чего он тебя в него завязал? Хотя, ладно, не спрашивай, я где-то читал, что ли, не помню… что если художник пускается в объяснения по поводу своей картины, то он в этот момент перестаёт быть художником, и становится изобретателем…

- Митька, вот не ври только, это же ты сам сейчас придумал, я же вижу.

- А что, - хорошо сказал.

- Илья, вы чего, я не понимаю, Илья, что Дима говорит?

- Блин, как вы меня, и так одна рука, переводчика нашли, одна рука, понял, Попрыгун, но я и одной рукой могу, я же такой, я самурай, я же Аристова знаю, вот уж кому по, сколько там рук, он и плевком зашибёт, а Прыгуна надо с балкона выкинуть, нет, не надо, тогда он рисовать не сможет, а я на его рисунках бабки делать хочу, и тогда… Ой! Бл-ль! Убью обоих! Прыгун, гипсом зашибу! А тебя… Ой-ёй-ёй! Митька, гад, хорош! А ну, сказал, Женька, убью, всё, чем бы вас таким, гады, Прыгун, смотри, синяк ведь будет! Щипается, козявка, блин, ночью спать лучше не ложитесь, утром без голов проснётесь, отрежу к чёрту… Не открою! Только в ванной от вас и спрячешься, Митька, ты этому передай, что я ему этот штопор на могилу поставлю, чтобы люди шарахались, блин… Врёшь… Поклянись!.. А этот?.. Точно, что ли?.. Ладно, но вот только если, я тогда…

Я, улыбаясь, как дурак, - а я дурак и есть, - открываю дверь ванной. Во, лыбятся, а Митька предатель, то за Прыгуна, то за меня, и сам Попрыгун тоже, мародёр… - тьфу ты, не мародёр, а перебежчик, - один я только верный самурай! А ну-ка, ну-ка… раз, два, три… так, так… Дима! Отстань, ну… Щас… пять, семь, и снова пять, так. Точно, слушай:

Лишь я самурай!

Верный, с душою-мечом,

с кисаки прямым.

- Повтори, чёртик из коробочки.

Я повторяю, я горд, я по Митькиным глазам вижу, что ему понравилось, и ведь как сразу, запросто хокку сложилась, настоящие только так и выходят, без напряга, чувство и слово.

- Красиво. Очень. Хм, кисаки прямой… Женя, ёлки, Илья, объясни ему.

- К-И-С-А-К-И, остриё.

- Да? И вот у этого тоже, Илья, у нового с узлом?

- У всех Женя, только все по-разному, Митя, как у нового вакидзаси кисаки называется?

- Фукура-цуку…

…Нет, не сразу всё получилось, то есть, не сразу по времени, потом ещё мы с Митькой три раза ездили в Челябинск, нужно было сделать мне свидетельство о рождении, суд потом, ещё кое-что. Как вихрь, как ураган, всё перед глазами кружится, всё на себя эти сильные люди взяли, и я таким же, как они хочу вырасти. И вырасту, если шею себе не сломаю на Ямахе… Гадом буду, но я этого «лежачего полицейского» в будущем году на девяносто километров всё-таки проскочу… Ну, девяносто, не девяносто… хм, ладно. А у Митьки дома я сразу обжился, нет, не у Митьки, а у нас. Мы в Магнитку приехали, впервые домой заходим, Митька сразу мне сказал, что здесь я хозяин, что хочу, и как хочу, всё можно, только без открытого огня, Митька говорит: - после Чечни я запах палённого не люблю. Вижу, это он так шутит, он нечасто шутит, а уж про Чечню… Но бывает, хотя Аристов вот, тот вообще, по жизни приколист, правда, я не всегда понимаю его шутки, но прикольно всегда. А с тётей Варей я тоже сразу. Она когда меня впервые увидела, заплакала, сынок, говорит, как же так вышло, блин, и я реветь, меня же никогда никто не ласкал, а тут не просто жалость, а жалость от огромного сердца, и сразу любовь, даже Митька из комнаты вышел. Потом говорит, что по правде он переживал, как оно всё у нас выйдет с его мамой, а чтобы вот так, сразу чтобы, не ожидал, и мы тогда вечером и выпили. И не я к нему полез, и не он ко мне, а вместе, без слов, то есть, вот только что мы чего-то там говорим, пустяки какие-то, а вот мы уже целуемся, а дальше я плохо помню. Помню, меня аж колотит, так я Митьку хочу, и Любовь, и Песня… И всё правильно, а зачем слова, хотя они тоже нужны, но не тогда, потом было много слов, но всё равно ведь, всего не выскажешь. А однажды, я ночью проснулся, не знаю, вот проснулся и всё, а Митька не спит, свет слабый горит, Митька на меня смотрит. Я: - чего, Митя? Ты мой сон, Илюша, а может, я вообще умер там, на Минутке, и это рай. Нет, как же, разве у мёртвых так стоит, вот, чувствуешь? Илька, тогда, значит, я просто с ума сошёл. И у меня стоит… Да. И ведь мы с Митькой так и не успокоились до сих пор, каждую ночь, и днём, и когда захотим, а я почти всегда хочу, а потом Прыгун появился, хм, Митьке полегче стало. Да, Прыгун, я про него Митьке сразу рассказал, думал, что Митька обидится, но рассказал, нельзя иначе, а он не обиделся, нет, он Женьку тоже сразу полюбил, ну, не так как я, вот уж к Женьке Митька точно относится, как старший брат, или даже, скорее, как отец. А уже осенью, когда всё встало по своим местам, я понял, что всё то, что со мной было до Митьки, это испытание. Как ковка и закалка. Я видел у Мастера в Секи, как клинок калят, сподобился, - в темноте, жара, не продохнуть, кузнецы в белом, как привидения, клинок вдруг достают из углей, он как вишня, только там, где лезвие будет, там глина тоньше, и клинок там аж белый, и в какую-то воду, что ли, специальную, запах, как гвоздикой пахнет, дымина, и наружу, а потом глину с клинка сбивают, он готов. Нет, не готов, конечно, потом ещё много чего, - заточка, полировка, отделка, - но он закалён уже, навсегда. Вот и я закалился, а сейчас Митька меня полирует, затачивает, готовит к жизни и к бою, если придётся. Ну, к бою я уже готов, и за Прыгуна, и за Митьку, - это ведь главное, они для меня всё, а я ведь верный самурай…