Чертеж Ньютона - [8]

Перед сном я взял с тумбочки брошюру, полученную от девкалиона Мартина, но скоро отложил, включил телефон и набрал номер жены. Глухо. Позвонил на домашний, с каждым гудком замирая, но с тем же успехом. Послал смс: «Кота перевезли обратно в Юту. Завтра выезжаю в Роквилль», – и поторопился выключить телефон.

Я уже не отличал явь от сновидения; уже плыли передо мной чужие планеты, собираясь в чашу галактического амфитеатра, – небольшие, занятые величавыми старцами, стоящими, как римляне в сенате, в длиннополых бело-пурпурных одеждах, а за их спинами на каждой планете трудились в садах нагие девичьи тела, проглядывавшие в зелени, как апельсины в листве, – и тут сквозь сон я услышал топот, будто кто-то громыхал по подмосткам, выбегая на сцену, потом крик, еще раз пронзительно закричала женщина, раздалась ругань и после плач, сначала навзрыд, затем кто-то заскулил. Я не собирался выходить, но вдруг что-то подняло меня, и я приблизился к двери. Ничего не разобрав, я снова лег, опять вскочил и все-таки оделся, открыл дверь, прошел по коридору и поднялся на один пролет к чердачному этажу. На ступеньке, обхватив колени, сидела худенькая девушка в красном старомодном платье, плечи ее вздрагивали от рыданий. Она взглянула на меня, и я увидел пьяные слезы, зареванное личико, размазанную по щекам тушь. «Вы в порядке? Что случилось?» Она кивнула, залепетала: «Я повздорила со Стэном, он чуть не придушил меня, ударил, вот так, вот так», – взмахнула кулачком, и дальше ее было не остановить. Я присел на корточки, чтобы убедиться в ее физическом существовании – Элизабет, хрупкой девочки, сегодня днем ринувшейся наперерез «Эквиноксу».

В это мгновение я снова испытал редкое чувство – возбуждение исследователя, столкнувшегося с тайной открытия. Впервые со мной это произошло на Памире, летом между первым и вторым курсом, на летней практике, на высоте четырех с половиной километров. Тогда, укладывая вместе с однокурсником Гошей Серебряковым тонкие свинцовые листы на кассеты с фотоэмульсионными пленками, я услышал памирскую легенду о верхних людях. В те времена на такой высоте в приграничной глухомани воровать свинец было некому, но все равно по протоколу к складированным его запасам был приставлен вечный сторож, местный житель Рахим, лет тридцати пяти, без переднего зуба, но со стальной фиксой на клыке. Обычно он сидел неподалеку от нас на корточках и держал в одной руке карандаш, а в другой бухгалтерскую книгу, в которой ставил галочку после того, как мы поднимали из стопки лист, вносили в ангар и укладывали в реперную рамку из дюралевого уголка. Рахим скучал и на перекуре травил нам байки из своей жизни в стройбате, а служил он в Подмосковье и этим был горд не менее, чем тем, что в данный момент ассистировал столичным студентам в их необъяснимом деле. Рахим любил описывать себя в самоволке: он весь озарялся мечтательным воодушевлением, вскакивал на камень, расправлял плечи, сдвигал на затылок воображаемую пилотку и, обнажив под верхней губой фиксу, сплевывал и приговаривал, явно изображая кого-то, кто когда-то вызывал в нем восхищение: «Милка, дай пива!»

Однажды беззаботный Рахим переменился в лице, упал на колени и стал истово кланяться и бормотать, косясь вверх и прикрывая затылок. «Что такое, Рахим?» – удивились мы. «Верхние люди прошли. Шесть человек, с оружием и собаками». – «Что за верхние люди? Чего перепугался?» – «Вам, городским, не понять. У нас, на Памире, есть нижний мир и есть верхний мир. В нижнем мы живем, то есть колхозы, совхозы, наши собаки, наши бараны, козы, машины. А как помрем, так часть из наших переселяется в мир верхний. Он почти прозрачный, а жители его ходят по воздуху. Иногда они приходят к нам и забирают скотину или живого человека уводят, если у них там не хватает рук для чего-то. Или девчонок замуж забрать могут. Некоторые возвращаются, а некоторые нет. Мать моя рассказывала: когда еще не замужем была, у них в ауле одна женщина жила, про которую говорили, что муж ее – из верхних. Никто из соседей к ней не заглядывал, боялись, да и она сама ни к кому не ходила; болтали про нее, что она спит на ходу, потому что ночью ей муж спать не дает». Я удивился: «Так получается, в ваших поверьях тот свет устроен подобно нашему миру, никаких отличий, просто туда мертвые переселяются вместе со своими пожитками?» – «Не все туда попадают, а может, мертвые совсем и не туда идут. Я тебе говорю – я вижу их: вдруг в воздухе засверкает, заблестит, будто вверху сойдутся много лезвий; их не видно, только когда поворачиваются, блестят». – «А какой они высоты?» – «Я знаю? Пять метров, шесть. И кони у них, как два слона». – «Так получается, когда верхние забирают живых, они их в великанов переделывают?» – «Зачем? Живые там у них в рабах ходят. Никто у нас про верхних ничего не знает, только боятся их, и всё. Кому охота раньше срока у верхних на снежных пастбищах рабствовать?». – «А где же они пасут своих коней? Им самим-то ведь тоже нужно чем-то питаться?» – «Они снегом питаются, а кони их лед лижут, как наши – соль. Живут верхние на неприступных вершинах, куда только альпинисты могут забраться. Говорят, перед тем как Сарыз затопило, они явились ночью в аул и всех жителей забрали к себе». – «А это что за история?» – «Землетрясение было, прорвало плотину на аул, теперь там озеро». – «А почему к себе взяли, а не спасли?» – «Зачем спасать, когда к себе забрать можно?»