Чертановское лото - [2]

Севка кивнул, задумался, потом сказал:

— Я только домой сбегаю, плавки надену.

— И пожрать прихвати чего-нибудь! — крикнул Рыжий вдогонку и уставился на меня с восхищением. Да мне и самому весело стало. И пошли мы на пруд, а Севка нас нагнал за оврагом. Пошли, нашли Пашку, пустили Вику на травку, а сами разлеглись под кустом. Народу вокруг — как в бане, никакого спасения. Пруд кипит, плещется через край, с ободранной ивы сигают в воду мальчишки, другие плавают на плоту, а пруд ненамного больше того плота, сколоченного сикось-накось из трех досок. Тут же, под ивой, какой-то дурацкий тип «жигули» надраивает, тут же палят костры и гоняют мяч. Направо — лес, налево — автобусное кольцо. На кольце — зиловская общага, из распахнутых окон бухает сразу несколько музык, каждые пять минут во все концы необъятной нашей державы стартуют самолеты из Домодедова, а в поле между кольцом и прудом подростки обкатывают мотоцикл. Лес трещит, народ гуляет, все валят на лоно природы, как в универсам, а там поет о любви Пугачева, зеленеют лиственные деревья и пахнет шашлычным дымом, весной и мусором. А мы лежим, как на витрине, солнце жарит по темечку сквозь кусты, рыщут вокруг собаки, стрекочат велосипедисты, тянется караван беременных женщин, а мы лежим себе на скатерке, культурно отдыхаем, и Пашка насмешливо смотрит то на меня, то на Рыжего.

— Полаялись, что ли? — спрашивает Пашка. — Нет? Пр-р-равильно! — он ржет, а мы сидим, прямо красны девицы, и молчим. Как будто и не было этих трех или четырех лет. — Это… Так может, Рыжий, ты нам нальешь в честь праздничка? Или я что-то не так?..

— Налью, конечно, — говорит Рыжий, нахально улыбаясь нам с Севкой. Отчего не налить, верно?

Мы с Севкой чинно переглянулись. Я только хотел сказать, что не пью, как Севка, поколебавшись, сдался и дал отмашку:

— Ладно, Генка. Только без дураков. Вику я догляжу, но ты, когда я скажу «встали», встаешь и идешь со мной. Понял?

— А, у вас контракт, — догадался Пашка. — Это правильно, потому что дите еще несознательное. Оно еще требует определенного ухода, верно?

Он опять заржал. Рыжий открыл бутылку и предложил Пашке заткнуться. Потом он стал объяснять Севке, что мы не заурядные алкаши, а подготовительный комитет по проведению юбилея чертановского лото. Про подготовительный комитет я не знал, Пашка тоже озадаченно поднял брови. Севка спросил, при чем тут мы. Рыжий обрадовался и затеял рассказ, обращаясь в основном к Севке, потому что мы с Пашкой знали его репертуар наизусть как однажды, лет пять назад, он любовался закатом в этих самых кустах, тогда еще непролазных, а вместе с ним любовались небезызвестные Таня с Олей. В таком составе отмечалась демобилизация Рыжего из рядов наших славных Вооруженных Сил. Неподалеку, на берегу пруда, два скромных рабочих паренька праздновали повышение квалификационных разрядов — тут Рыжий с умилением обласкал взором нас с Пашкой. Вечерело. Солнце садилось за чертановским лесом, трещал валежником бурый медведь, оленьи стада призраками вырастали на берегу пруда…

— Про это не надо, — попросил Пашка. — Короче.

— Тогда сам, — обиделся Рыжий.

— Давай-давай, — сказал Пашка. — Цицеронь дальше, только короче.

А Севка спросил, при чем здесь чертановское лото. Рыжий обиженно помолчал, потом опять завелся про то, каким девственным был в ту пору чертановский лес. Я подозвал Вику, мы сняли платьице, майку, поспорили насчет косынки, но я настоял — косынку оставили, Вика погладила себя по животику и побежала, голенькая, на травку. Я почувствовал, что уже хмелею, хотя еще не выпил ни капли, — хмелею от возбуждения, от бутылки в руках у Рыжего, от радости за Вику, которой щекотно бегать по траве босиком. Так приятно, когда хоть что-то сбывается в этой жизни.

Там, на травке, был целый парад колясок, при них хлопотали молоденькие мамаши из общежития — все крутозадые, бледные, замученные такие, личики совсем еще девичьи, только глаза схвачены чем-то птичьим и подбородки расплылись, обещая в скором будущем баб. Другие давно бы уже разорались на предмет оскорбления общественной нравственности, а эти — так, приглядывают за нами, вроде как Севка. В общаге своей, на лимите, они всякого хлебнули и насмотрелись, так что закалка у них наша, чертановская, и удивить их труднее, чем всяких там бдительных барышень, это точно. И Вике с ними неплохо: уже качает чью-то коляску, самую красную, оглядывается на меня и видит, что я радуюсь вместе с ней. Вот и все, что нужно для счастья моему лягушонку.

А Рыжий все не мог закруглиться, и наше пьяное знакомство в его пересказе, звучном, как баллада о рыцаре Айвенго, никак не могло разрешиться изобретением чертановского лото. Мы с Пашкой грустно переглянулись, он потянулся к бутылке и перебил Рыжего:

— Короче, Рыжий напился и заночевал у меня, а на другой день девчонки опять пришли, и Генка пришел, и давайте выпьем, хватит тянуть кота за хвост!

Севка спросил, при чем здесь все-таки чертановское лото.

— А, ну так вот, — Рыжий обрадовался, бутылку Пашке не отдал и завелся по новой: — Самое главное, что заночевал я в ту ночь у Пашки. Как ложились не помню, помню только, что Пашка предупреждал: «Ты, — говорит, — с головой в одеяло не зарывайся, а то бабка увидит, что я с кем-то сплю, и подумает на тебя как на женщину. А бабка у меня, — говорит, — суровая бабка, она в таких случаях хватает что под руку попадет и бьет, притом не меня, поскольку я у нее единственный и любимый внук, а именно, значит, тебя в данном случае». А у меня, понимаешь, как раз такая привычка, что я с головой, когда сплю, зарываюсь под одеяло, потому как меня закаляли в детстве и даже зимой все форточки открывали настежь…