Черта - [100]

Но подлинная еврейская страница в истории Москвы началась, конечно же, после присоединения западных земель, или, иными словами, с наступлением эпохи Черты. Одними из первых на московский рынок устремились купцы из белорусских городов и местечек, и это сразу же вызвало недовольство московского купечества, которое обратилось к властям с просьбой изгнать конкурентов. Интересным было содержание прошения – фактически первого документа, претендовавшего на регулирование пребывания евреев в древней столице. Московские купцы честно заявляли, что не имеют религиозных и национальных претензий к иноверцам, признавали их превосходство в делах торговых и сетовали, что не могут на равных конкурировать с еврейскими купцами.

Последовал ответ и от еврейских купцов. Один из них, по фамилии Мендель, в частности, писал, что приехал в Москву честно вести торговые дела и что уехать он не может, поскольку московские купцы не отдают взятое в долг. Мендель купил дом, записался в купеческую гильдию, заплатил пошлины и стал проживать в Москве постоянно на законных основаниях, развернув торговлю, в том числе и заморскими товарами. Вслед за ним и другие купцы – Евель, Израиль, Янкель, Хаим – начали опровергать наветы местных недоброжелателей, объясняя, как устроены их торговые дела, как они получают прибыль, ведя скромный и трезвый образ жизни, уплачивая высокие налоги и соблюдая все законы.

Исход этого политико-коммерческого спора оказался вполне предсказуемым. В конце 1791 года был подписан высочайший указ, запрещавший еврейским купцам записываться в купеческие общества внутренних губерний. Неожиданным стало лишь то, что за еврейских купцов пробовали заступиться московские промышленники. В этом, впрочем, тоже не было, что называется, «ничего личного»: именно оборотистые еврейские купцы, работавшие по низким ставкам, имевшие хорошие торговые связи и удачно сбывавшие продукцию, приносили местным фабрикантам существенную долю прибыли.

Только через несколько десятилетий компромисс был найден. На территории Зарядья, района за торговыми рядами, возле Москвы-реки, было решено отвести для пребывания еврейских купцов подворье, прозванное некогда по имени его хозяина Глебовским и представлявшее собой городское имущество, доходы от которого шли на содержание благотворительной глазной больницы. Правила функционирования этого островка еврейской жизни по сию пору удивляют своей строгостью и детальной проработкой. Оговаривались число допускавшихся купцов и сроки их пребывания, необходимость селиться и покупать продукты исключительно в этом месте, невзирая на завышенные цены и ужасные условия; устанавливалось правило, по которому вечером ворота закрывались, и не успевший вовремя вернуться нарушитель порядка вынужден был ночью прятаться от полиции. Приезжавшие из местечек купцы подвергались поборам и унижениям – и все это при том, что государству их деятельность была полезна и выгодна. В конце концов, после бесчисленных жалоб постояльцев и чиновничьих проверок, произвол был ограничен, а с воцарением Александра II и вовсе снято главное ограничение: евреи теперь могли селиться по всему городу.

Следующей после купцов категорией евреев, обосновавшихся в Москве, стали «николаевские» солдаты. Несмотря на то что главной целью набора еврейской молодежи в армию была их идеологическая обработка, завершавшаяся обычно крещением, часть таких солдат продолжала чтить национальные традиции, оставаясь иудеями. Чаще это относилось к тем, кто был взят в рекруты уже во взрослом возрасте и имел устоявшиеся взгляды. Попадая в части, расквартированные в городах, эти солдаты начинали, насколько позволяла служба, соблюдать отдельные элементы религиозной традиции. При них возникали молельные дома, лавки с кошерной пищей. Еще больше возможностей было у тех солдат, которые со временем переходили на нестроевую службу в качестве пожарных или санитаров.

Интересна история солдат-евреев, служивших в московском госпитале. Жены, приехавшие к ним из местечек черты оседлости, обнаружили, что мужья перестали соблюдать кашрут, молиться и покрывать, как это принято у иудеев, голову. Тогда женщины написали военному начальству прошение с просьбой назначить раввина для солдат иудейского происхождения. В результате такого «семейного» воспитания взрослых уже людей и возвращения их в лоно традиций солдат-евреев стали все чаще видеть в молельных домах, а введенные в должность раввины получили право присутствовать на воинских присягах и обеспечивать еврейский церемониал при погребении.

Еще одну группу московских евреев в середине XIX века составляли студенты. Ограниченные прежде рамками национально-религиозных учебных заведений, молодые люди, закончившие раввинские училища, устремились в университеты. Таков был путь и уроженца Ковенской губернии Леона Мандельштама. Поскольку для поступления в высшее учебное заведение требовалось пройти ступень гимназического образования, он экстерном сдал в Вильно экзамены за курс гимназии и, получив со второй попытки нужный результат, отправился в Москву. В 1840-е годы это еще не было ординарной практикой – кандидатуру Мандельштама тщательно проверяли, обсуждали, делали запрос по месту сдачи экзаменов, получали разрешение министра просвещения. Но в итоге в стенах Московского университета появился первый студент-еврей, впоследствии ставший талантливым писателем и переводчиком, издателем русско-ивритских словарей. Именно Леону Мандельштаму принадлежит первый перевод на иврит стихов Пушкина и первый перевод Пятикнижия