Черт-те что, или Праздник первого зуба - [10]

Бамбуль горько пыхтел, обиженно сопел, грустно вздыхал и изредка свиристел. «Эх, не повезло!» — подумал он и со злостью поддел этот корявый камень ногой. Но тот покатился слишком легко для камня, хотя и не рассыпался, как земляной ком. Тогда Бамбуль наклонился, снова взял в руки ЭТО и внимательно рассмотрел. И наконец всё понял. Это была голова. Маленькая, ссохшаяся, тёмная голова, которая смотрела на него глазками-точечками.

— Черти добрые! — завопил Бамбуль и отшвырнул голову подальше.

Она плюхнулась на землю, откатилась к стене и стала медленно поворачиваться с боку на бок, устремляя на Бамбуля то один злющий глаз, то другой.

— Помогите! — Бамбуль обтёр ладони о пузо и скорчил гримасу.

Тысяча добрых дел, что за гадость! Засушенная голова… Бывает же такая мерзость?! Ни рук, ни ног, а глазами так и зыркает. Бамбуль перевидал на своём веку множество неприятных тварей, но такую пакость видел впервые.

Он весь покрылся цыпками, его три раза стошнило. А этот череп недоделанный лежал по-прежнему у стены и наблюдал за ним. В том, что он живой, сомневаться не приходилось. Ишь, таращится! Наверняка издевается втихаря… Бамбулю очень хотелось дать дёру, но любопытство взяло верх: подойди к нему, так, ещё шажок, присядь, ну-ка рассмотри эту штуку получше. Вдруг это панцирь, а внутри втянутые руки и ноги? Интересно, а как это передвигается? Перекатывается? Или ползает, как червяки и слизни? А вдруг это погребёнок? У них ведь тоже жёсткая, сухая кожица, насколько Бамбуль помнит.

Голова лежала на боку. Она не шевелилась, но глаз от Бамбуля не отводила. «А ведь и правда смахивает на погребёнка», — подумал Бамбуль и осторожно подполз поближе. Стаза зыркают, рот приоткрыт. Однако! Бамбуль сроду такого не видывал, но не раз слышал истории, которые любят рассказывать по вечерам у костра старики. Что вообще-то здесь, внизу, погребятам слишком жарко, они не выносят такой духоты, сухости и глубины. Что они предпочитают верхние земли, влажные и липкие от перегноя. Люди охотятся на них и, если удаётся, тысячами сгоняют их в погреба. Там погребята спят: в кучах по углам или в специальных коробах. Им нужна полная темнота, иначе они делаются ядовитыми, яд проникает в кожуру, и они зеленеют. Мысль о яде так напугала Бамбуля, что у него застучали зубы. Вот ведь страшные какие, шалости человеческие!

Бамбуль переполз на другую сторону. Погребёнок и глазом не повёл. Глаза у него были чёрные, мелкие, глубоко запавшие. И смотрели очень неприятно, не моргая. Может, он дохлый, подумал Бамбуль и чуть-чуть ткнул его пальцем. Погребёнок перекатился и лёг носом в землю. И тут только Бамбулю открылась вся страшная правда. У погребёнка было не два глаза — нет, их только на затылке было пять! Бамбуль затрясся. Ему стало так чертовски холодно, что он весь, от загривка до когтей, покрылся мурашками размером с крупного клопа.

— О-о-ой! — простонал Бамбуль, кривя рот. — Гадость!

«Надо звать на подмогу папашу Бабадура, — решил он. — А то кто этих погребят знает? Вдруг они жалятся или кусаются? Зубы-то у них небось ядовитые. Хотя нет, папашу сейчас не дозовёшься. Он внизу, дежурит. Остаётся бабушка. Она наверняка знает, что это за жуть такая. И уж точно отличит погребёнка от ссохшейся головы гнома».

Бабушка в тёмном коридоре промышляла своих любимых жучков. Бамбуль издали услышал шарканье ног и учуял её сладковато-тухловатый запах. Ему стало гораздо спокойнее, он даже заулыбался про себя.

— Бабушка, — зашептал он.

Шарканье прекратилось, стало тихо. На секунду Бамбуль испугался, уж не обознался ли он: кого ему сейчас не хотелось видеть, так это старшего братца. Но вот послышалось знакомое булькающее дыхание и характерный стук хвоста по полу, и показалась бабушка.

— Краснушка ты моя страшненькая, — ласково пробулькала Злыдневна. — Опять дома не сидится?

— Бабушка, пойдём, ты мне нужна, — сказал Бамбуль и поймал в темноте руку Злыдневны.

Её длинные, кривые, острые ногти корябали ему кожу, но Бамбуль, не замечая этого, тянул бабушку за собой.

— Ну-ну, хвостатик, — задыхаясь, просила бабушка, — не спеши. Бежишь, как от ладана.

— Там ещё хуже, — отвечал Бамбуль, прибавляя шаг. — По-моему, там погребёнок.

— Погребёнок?! — ахнула бабушка. — Вот те на! Так глубоко под землёй?

— Бабушка, ну давай быстрее! Он же сбежит.

— Бамбуша, погребята не бегают, они только перекатываются. Это я тебе точно говорю.

— Он может кинуться на кого-нибудь. Напасть. Они же опасные, — на бегу бросил Бамбуль и так дёрнул бабушку за руку, что она чуть не упала.

— Царапушка ты моя, — сказала бабушка. — Послушай-ка, что я тебе скажу: погребята не кусаются, не царапаются и не дерутся. Они не прыгают, не убегают и вообще безобидны. Зато они вкусные. Конечно, если их пожарить как надо.

— Бабушка, не пугай меня, — закричал Бамбуль. — Разве можно жарить погребят?

— Ещё как можно, лихо ты моё несмышлёное, — отвечала Злыдневна. — Раньше, когда мы жили повыше, поближе к людям, нам этот деликатес изредка перепадал. В смысле, падал к нам. Ох и вкусно!

Бамбуль содрогнулся.

Они вошли в едва освещённый ход. Тот, кто не прожил много лет в тёмном подземье, сказал бы, что тут черным-черно. Но натренированный глаз Бамбуля различал слабый свет. Злыдневна одышливо пыхтела Бамбулю в спину. Ещё пара шагов, и они повернули за угол. Посреди коридора, подсвеченный сиянием из огнедыра, стоял Бавван и перебрасывал что-то с лапы на лапу. Бамбуль сразу понял, что у братца в руках. И почувствовал, что живот завязывается в узел. Он хотел было кинуться вперёд, закричать, что эта его погребёнок, но ноги не слушались, голос пропал, и Бамбуль, застыв на месте, только мёл хвостом землю. Бабушка протиснулась мимо него вперёд.