Чёрт не дремлет - [33]

Бум-бум, бум-бум-бум, — доносилось издали, казалось, как раз от четвёртой трубы справа.

Он опустил штору, вернулся в комнату и сразу весь превратился в слух: диктор говорил о его родине.

Господин, который не аплодировал, теперь был готов радостно захлопать в ладоши; минуту он сосредоточенно слушал. Но его охватило мучительное, неприятное ощущение, похожее на тошноту. Он скривил рот и повёл носом, словно почувствовав зловоние. Насильно заставил себя откашляться. По его затылку прошла холодная волна, скользнула вниз по шее и дальше, к пояснице. Он пошевелил лопатками и втянул в себя воздух.

— Идиоты, — сказал он тихо, — идиоты.

Диктор был для него своим человеком и говорил от имени таких же своих людей. Господин, который не аплодировал, чувствовал себя почти ответственным за его слова: как обычно — о нищете в стране, о голоде, о пустых магазинах, об исхудалых детях, о непрочности режима…

Им овладел уже не стыд, а гнев: господин подскочил к приёмнику и выключил его, дрожа от злобы. В тишине звучал барабан. Он всё приближался. Колонна демонстрантов вышла на открытое место, звук долетал лучше, и в прозрачном весеннем воздухе немного иронически зазвенела трель флейты-пикколо.

— Идиоты.

Он подошёл к книжному шкафу и вынул толстую книгу. Перелистав её, он выловил несколько заложенных между страницами бумажек: зелёную, голубую, белую. Когда ему приносят эти клочки бумаги, он складывает их, как трофеи. Это не просто листовки, это исторические свидетельства того, что его дело ещё не проиграно. Они призывают: «Не выполняйте поставок, сами себе роете могилу! Не верьте пропаганде, не читайте журналов и газет!..» И вдруг господин, который не аплодировал, вытаращил глаза. В одной из листовок было написано:

«Не ходите на майскую демонстрацию! Мы видим вас! Предостерегаем вас! Рассчитаемся с вами!»

Бум-бум, бум-бум-бум, — звучит около самой виллы, потому что оркестр уже марширует по той же улице; слышны корнет-а-пистоны, кларнеты и маленькие барабаны, пение и смех. Открывается калитка, нет, вся эта страшная толпа не вламывается в сад, только соседские ребята бойко подбегают к вилле и звонят.

Нужно идти им отворять — родители на демонстрации, и паршивцы будут звонить, пока не оглохнешь. Майское половодье врывается в его дом, в его царство. У мальчика украшенный красными лентами самокат, девочка держит в руке воздушный шарик. Через минуту они включат радио за тонкой стенкой и прямо в квартире раздастся: «Бум-бум, бум-бум-бум».

Город жужжит, как улей, полный медоносных пчёл, а за ого домами высятся заводские трубы, и на четвёртой справа, — это отчётливо видно, — развевается и трепещет на ветру красный флаг.

Пёстрые, прозрачные спортивные знамёна реют па высоких белых древках над колоннами, толпа аплодирует и кричит «слава!» спортсменам в трусах и майках. Юноши и девушки проходят перед трибуной: теннисисты, футболисты, атлеты, пловцы — все они сильные и загорелые, как маленькие бронзовые боги. Теперь маршируют здоровье и красота, молодость и жизнерадостность. В размеренном шаге напрягаются мускулы ног, гордо распрямляются плечи, оживлённые, одухотворённые лица сияют, как целый цветник подсолнечников. А голоса скандируют здравицы миру, предвещая ему вечный расцвет.

На тротуаре стоит господни, и если пристальнее присмотришься к нему, заметишь: он ещё не так стар, он вполне мог бы сыграть вон с теми юношами в волейбол, участвовать вместе с ними в кроссе, выполнять упражнения на снарядах. Но он не думает о таком благородном соперничестве, стоит и смотрит и…

И аплодирует.

При мысли, что кто-нибудь наблюдает за ним и догадывается о его настроении, он сразу начинает аплодировать. Когда вокруг него кричат: «Да здравствует мир!»— кричит и он. Он даже снял перчатки, и с его лица давно спало оцепенение. Иногда он снимает шляпу, приветствуя спортивные вымпелы, машет им. Один раз он даже поднял на руки мальчугана, который хотел увидеть вратаря «Красной звезды».

Однако наступает момент, когда господин чувствует, что на сегодня с него более чем достаточно. Он ещё продолжает кричать «ура!» и почти беззвучно, безвредно хлопать, но уже совершает тактическое отступление из

Первой линий стоящих на тротуаре, добирается до ворот своего дома и незаметно проскальзывает в подъезд. Когда он пересекает двор и входит в свою комнату, первомайские звуки немного стихают. Слышно, как народ там, на улице, что-то скандирует, слова сливаются, и только одно звучит совершенно чётко, поднимаясь над общим гулом, как маяк:

«…мир!.. мир!»

Господин швыряет пальто и шляпу на постель и смотрит на часы. Потом, упруго присев, вытаскивает из-под дивана чемоданчик, открывает его и ловкими пальцами настраивает радиопередатчик. Кажется, что он готовит к стрельбе пулемёт и сейчас будет сосредоточенно целиться из него в молодость, марширующую там, снаружи.

Связь долго не налаживается. Он нервничает. Звуки демонстрации проникают сквозь толстые стены. Первомайское шествие проходит и через эту неприметную комнатку, и его невозможно остановить.

Наконец послышался сигнал, и проворные пальцы начинают передавать в эфир сперва обычные донесения, можно сказать, мелочи, потом сообщения о некоторых неудачах. Их нужно чем-то уравновесить.