Черный зверь - [42]

Мы лениво перекидывались в «дурака». Неловкость незнакомства исчезла, скука превратилась в какую-то теплую утомленность, Я часто смотрел в сторону Элин, и мне уже казалось, что между нами все вполне возможно.

Глеб выключил плитку и снял кастрюльку.

— Кто кашу будет? — спросил он.

— Да все будут! — громко сказала Элин.

— Кашу? Нет, спасибо… — пробормотал я. Но Глеб, сделав большой глоток из кастрюльки, передал ее по кругу Айре. Та тоже отхлебнула и передала Элин. Глотнув, Элин передала мне. Я собрался было отказаться, но заглянул в кастрюльку. В молоке, покрытом пленкой желтых маслянистых пятен, плавала зеленая трава. Я понял, о какой каше идет речь.

— Не смотри, — сказал Глеб, — своя конопля, домашняя.

— А просекут? — спросил я.

— Да там чуть-чуть совсем. Вон, за домом. Только для частного пользования. Там и не заметят.

Но пить я не стал. Лиза, взяв кастрюльку из моих рук, сделала глоток, но, вроде бы, не пила. Мне это показалось странным — могла же просто отказаться, как я.

За полночь мы снова перебрались на улицу. Глеб развел здоровенный костер, и девчонки принялись через него прыгать. Когда кассета в магнитофоне в очередной раз закончилась, Лиза решительно сказала:

— Все, хватит с нас старины Дэвида. Я уважаю твои вкусы, Глеб, но пора поставить что-нибудь потяжелее.

Лиза умело имитировала легкое наркотическое возбуждение. Я-то видел такое не один десяток раз и легко мог отличить фальшивку, но остальным было не до этого.

Глеб подбросил в костер целое небольшое деревце, и тонкие ветки вспыхнули огромными языками пламени, а струи искр прыснули в ночное небо, заменяя отсутствующие звезды. Треск огня заглушили звуки металла. Это был модный нынче среди золотой молодежи немецкий «Рамштайн». Нет более убийственного сочетания, чем немецкий язык и тяжелая музыка. Но мне, старому металлисту, это сочетание почему-то не нравилось и казалось, что от него очень уж разит попсой.

А с девицами стало происходить нечто. Они принялись плясать вокруг костра. Это еще называют «меситься» и «трясти хаером». В смысле, волосами. А поскольку волосы у всех барышень были что надо, картинка получалась эффектной и довольно забавной. Я вдруг понял, с кем имею дело.

Все эти шикарные подарки, позирование «на плейере», каша из конопли, «Рамштайн», демонстративно скрываемый надлом, которого на самом деле нету, — все это признаки «золотой молодежи». Мажоры, как называла их Настя. Детки, воспитанные, в общем, в благополучных семьях, никогда не испытывавшие больших потрясений в жизни, но всегда очень их желавшие. Я сам был из них, но моя судьба повернулась таким боком, что я оказался среди других. Среди тех, кто действительно забил на эту жизнь, потому что она никогда их не баловала. Черт их разберет, кто мне больше был по душе. Никто, наверное, Я почему-то никогда не понимал ни тех, ни других и не брался копаться в психологии своего поколения. В одних тусовках собирались те, кто считал себя глубоко трагическими личностями, непонятыми, лишними людьми. В других — те, кто на самом деле был такими, но плевал на это с Эйфелевой башни, как и на все остальное. Последние были искреннее, но они рано уходили. А те, которые мажоры, рано или поздно переламывали в себе «отмороженность», находили свое место в жизни, заводили семьи и вспоминали о безбашенной юности со смехом и стыдом.

Валя вдруг оступилась, упала и осталась лежать. Девчонки и Глеб бросились к ней, я тоже нехотя поднялся со складного стульчика, на котором начал дремать, и подошел к Вале.

Она, кажется, потеряла сознание. Все бестолково суетились, Айра брызгала Вале в лицо водой, но та не приходила в себя. Я наклонился над ней и отвел веки. Валя просто притворялась. Я скучающе вздохнул:

— Да все с ней в порядке.

— Что значит, все в порядке? — спросила Лиза. — Она же вырубилась.

Я посмотрел ей в глаза. Мне казалось, я раскусил здесь всех. Кроме нее. Что она делала здесь, зачем занималась этим странным актерством и как это согласовывалось с тем, что я о ней знал?

Я взял Валю на руки и отнес в дом. На втором этаже, где уже было устроено нечто вроде лежбища, я положил ее на матрасы и накрыл одеялом. Ночью стало прохладно.

— В самом деле, — сказала Айра, — хватит беситься. Давайте укладываться.

* * *

На вокзале Грэга ждал черный «мерседес». Он сел на заднее сиденье рядом с седым мужчиной лет пятидесяти в серой тройке и темно-красном в черную полоску галстуке.

— Здравствуйте, Эдуард Фомич.

— Здравствуй, Гришенька. А я вот не утерпел, сам тебя встретил. Очень, знаешь ли, хочется, чтобы ты не ошибся.

— Я сам не верю… — нервно сказал Грэг.

— Да успокойся ты. Давай все по порядку выкладывай. — Эдуард Фомич наклонился вперед. — Трогай. Водитель вывел машину на шоссе.

— Понимаете, — начал Грэг, — я познакомился с ней по Сети.

Эдуард Фомич кивнул.

— Она — обычная девушка, дочь рекламного менеджера одного модельного агентства. Под наше описание не подходит, да и вообще девчонка такая, глуповатая. Ну, вы знаете, мне такие нравятся.

Эдуард Фомич кивнул.

— Мы с ней недолго знакомы, всего недели две. Я представился помощником депутата, сочинил дурацкую историю… В общем, склеил девочку. Ну, все шло как надо. Потом она пригласила меня на день рождения к своей подруге, на дачу. Затея идиотская, но я решил согласиться. А там, представляете, этот парень, Денис. И на шее у него — наши следы.