Черный завет - [46]

– Хорошо на улице, – буднично заговорила Розана, будто не было предыдущего вопроса. – Для начала осени – погода самая та. Люблю это время. Хочется бежать из города, когда все в него стремятся. Есть хочешь?

Только сейчас Доната вспомнила, что последний раз ела вчера вечером. А в соседей комнате, насколько она помнила, кроме кувшина с вином ничего не было. Поэтому она застыла посреди комнаты с так и не прозвучавшим отрицательным ответом на губах. Розана и не нуждалась в ответе. Она поднялась, распахнула ящик, подвешенный над столом, неспешно достала оттуда хлеб, сыр, кусок копченой колбасы, два свежих огурца и какое-то лакомство в красивых обертках.

– Люблю конфеты. Ты любишь конфеты?

Донате не хотелось признаваться в том, что она не знает, что это такое. Но вопрос прозвучал так бесхитростно, а медленные движения Розаны так завораживали…

– Я ни разу не пробовала, – честно призналась она.

– Попробуй, – Розана протянула ей вазочку с лакомством. – Мой братец очень любил. Даже перед смертью попросил конфеток принести. Я принесла. Грех в последней просьбе отказать, – она села на стул, положила руки на колени и забыла о Донате. – Осень тоже только начиналась. Братец старше меня был на двадцать… а то и больше лет. Не помню уже. Да мы никогда особенно и не дружили. Отец, овдовев, на моей матери женился. Я родилась – меня отец очень любил, баловал как мог, а сына не очень привечал. А мне нравился такой большой брат… совсем как отец. Братец редко меня замечал. Придет вечером, глянет, и к себе в комнату. А перед смертью… мне тогда пятнадцати не было. Так вот, перед смертью обо мне вспомнил. Болезнь в нем была, и не старый совсем: чахнуть стал, тощий как жердь, и все кашлял. Так и угас. А потом, когда Озаренье, стал Истину говорить: хочу, говорит, Истину сестре сказать. Я, говорит, всю свою жизнь от девок страдал, вечно отказывали мне, так что и не допросишься. Вот ты, сестра, и будешь для людей в радость – никто от тебя отказа не услышит…

Полными ужаса глазами смотрела Доната на то, как Розана отщипывала кусок хлеба, как клала сверху кусок сыра, как все так же бездумно отправляла его в рот. Непростой рассказ усадил ее на край кровати.

– Жаль, – хрипло сказала Доната, – что меня в тот момент с братцем твоим рядом не было. Ножом бы ему по горлу, и захлебнулся бы кровью вместе с Истиной своей.

Розана перестала есть, и долго смотрела на Донату.

Когда поздним вечером пришел Ладимир и бросил короткое «собирайся, мы уходим», они с Розаной сипели у стола. Она рассказывала о своем детстве, щеки ее порозовели, а Доната молча слушала.

– Хочешь меня? – встрепенулась Розана, заметив Ладимира. Она так и не потрудилась прикрыть сорочкой обнаженную грудь.

Ладимир отрицательно покачал головой. Потом собрался было уходить, но неожиданно развернулся и порывисто погладил Розану по голове. Та отшатнулась, как от удара. Но когда Ладимир попытался убрать руку, вдруг схватила ее и прижалась к ней губами.

2

– Заходи, – пригласил Ладимир, и Доната ахнула.

Во-первых, теперь не приходилось делить одну кровать на двоих, равно как и саму комнату. У каждого была отдельная. Оглядев кровать, застланную нарядным одеялом, столик у окна и удобное кресло, Доната пришла в небывалый восторг. Особенно ей приглянулся вид из окна во двор. Тонкие клены переплетались гибкими ветвями с изгородью, отгораживающей дворик от шумной улицы. На пятачке, посыпанном красным песком и скрытом в тени деревьев, стояла скамейка. На подлокотнике уютно свернулся цветастый плед.

– Нравится? – услышала она вопрос и обернулась.

– Нравится. Спасибо.

Ладимир уже уходил, но вдруг остановился на пороге.

– Не мне спасибо говори, – вымученно сказал он. – Берту.

Доната хотела подробно его расспросить, но он ушел.

Хозяин маленького двухэтажного домика, предоставивший в их распоряжение второй этаж, так приветливо ее встретил, так долго и проникновенно гладил по руке, приговаривая давно забытые слова, от которых теплело на душе, что Донате стало стыдно. Дед Селиван, как он просил себя называть, был маленького роста, с пухлыми руками и животом, едва помещавшимся под сюртуком, трещавшим по швам при каждом резком движении. Он имел привычку тотчас появляться в том месте, где возникала Доната. Ее присутствие зажигало на румяном лице улыбку и заставляло говорить без умолку. Поначалу Доната находила удовольствие в том, чтобы слушать его непритязательную болтовню, которая не имела даже пауз для ответного «хм» или «не может быть». Но позже стала уставать. Слушая его, она постепенно впадала в состояние, назвать которое сном или явью она бы затруднилась.

Рот у деда Селивана не закрывался ни на миг. Он не говорил лишь тогда, когда готовил еду.

Потому что тогда он пел.

Скоро Доната привыкла к распорядку дня. Если из кухни доносилось дребезжащее старческое пение, значит обед не за горами. Его народный репертуар не всегда отличала скромность, порой некоторые куплеты заставляли Донату краснеть. Но в целом – в целом – Гранд ее удивил. Она внезапно для себя открыла, что здесь вполне можно жить, если время от времени уединяться в таком вот сказочном, как с картинки, дворике.