Чёрный занавес - [44]

Вновь раздались шаги на лестнице, и в дверном проеме возник Дидрич. Для Таунсенда наступали ужасные минуты. Он заметил, как изменилось лицо мужчины, только что совершившего убийство. Щеки были пергаментно-желтыми, без кровинки, словно на лезвии ножа осталась его кровь, а не чужая. Лоб блестел от пота, Дидрич постоянно облизывал языком сухие губы. Прежде чем взглянуть на пленников, он осмотрелся. Этот взгляд, хотя сзади ему ничто не угрожало, выражал животный страх — вечный спутник насильственной смерти.

Дидрич все еще сжимал в руке нож, на три четверти погруженный в алые ножны. Кровь постепенно стекала, и вскоре сталь вновь заблестела.

После стычки на лестнице Таунсенд не произнес ни слова. Он понимал, что бессмысленно и безнадежно умолять убийцу, угрожать ему или взывать к разуму. Но внезапно в нем вскипела ярость. Монотонным речитативом он осыпал убийцу самыми грязными ругательствами. Весь ужас, который внушал ему стоящий рядом человек, вылился в отчаянную ругань.

Дидрич закрыл за собой дверь и улыбнулся.

— Вот это настоящая мужская речь, — пробормотал он едва ли не в восхищении, словно слушал грамзапись. — Обидно лишать мир такой лексики. Слушай-ка, а ведь ты начал повторяться…

Он подошел ближе, и Таунсенд подумал: «Вот он, конец». Но Дидрич лишь слегка коснулся щеки Таунсенда лезвием ножа, словно обтер лицо. Дополнительные улики преступления, которого Таунсенд не совершал.

Потом Билл аккуратно вытер рукоятку тряпкой и отложил нож в сторону, пока его не вложат в руку мертвого Таунсенда.

В руке у Дидрича вновь появился револьвер. Он проверил патроны в барабане, встал прямо перед мужчиной, привязанным к креслу, и затем отступил на шесть шагов, как на дуэли. Поднял револьвер, направив его на Таунсенда. Рука не дрожала, словно перед Дидричем было не живое тело, а жестяная утка в тире лунапарка.

Дуло с черным отверстием, наставленное на Таунсенда, казалось, стало расти в размерах, становиться чем-то самостоятельным, едва ли не живым существом, обладающим собственной волей. Оно притягивало к себе, всасывало в себя, как наконечник на шланге пылесоса. Таунсенду даже показалось, что он, словно под гипнозом, подался дулу навстречу, натянув державшие его веревки.

— Лучше закрой глаза, — хмуро предложил Дидрич. — Так будет легче.

Таунсенд почувствовал, как забилась жилка на виске. Он молчал. Скривив губы, улыбнулся уголком рта и попытался удержать ухмылку на лице.

Что-то было в этой неестественной улыбке, заставившее противника забеспокоиться, почувствовать неуверенность: «С чего это ему взбрело в голову ухмыляться? Может, ему известно то, чего я не знаю?»

Уловка сработала.

— Что тут смешного? — спросил Дидрич.

— Ты когда-нибудь слышал о баллистике? Знаешь, что такое угол стрельбы? — Таунсенду пришлось облизать пересохшие губы, чтобы продолжать. — Я сижу в кресле, а ты стоишь. При выстреле пуля пройдет через мое тело сверху вниз. Не очень-то похоже на твою самооборону. Неужели ты думаешь, что в полиции не обратят на это внимания? Не дури.

Он продолжал улыбаться. Это было очень трудно, но он выдержал.

По тому, как опустилась рука с револьвером, Таунсенд понял, что попал в цель.

Выиграна минута? Сорок пять секунд?

Дидрич согнул колени, пытаясь встать вровень с жертвой. Не получилось, дуло револьвера находилось все еще слишком высоко. Да и поза, при которой траектория пули была бы идеальной, слишком неудобна: нужно было не только подогнуть колени, но еще и пригнуться. Дидрич не был уверен, что сможет из такого положения попасть в цель.

Способ, к которому он в конце концов решил прибегнуть, оказался совсем смехотворным, хотя обоим мужчинам было вовсе не до смеха. Дидрич притащил стул и поставил его напротив кресла, к которому был привязан Таунсенд. Сел на него и снова поднял оружие.

Но не выстрелил. Толстяк потерял уверенность в себе. Простым замечанием Таунсенд заставил его придумывать самые невероятные результаты стрельбы и предугадывать их возможные последствия. Нужно было справиться и с другими задачами, кроме траектории пули. Например, как расположить мертвые тела. Если пуля летит определенным образом, то и тело должно лежать в соответствующей позе.

Дидрич не хотел рисковать понапрасну. Таунсенд на это и рассчитывал. Наконец Дидрич решил пойти по самому, как ему казалось, простому пути. Он поднялся, быстро пересек комнату и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик. Положив револьвер в карман, достал листок бумаги и карандаш. Сообразуясь с планом комнаты, пытался обозначить на листе места, где будет лежать девушка, а где Таунсенд. Он делал наброски, на глаз прикидывая возможный разворот тел при падении, когда пленных настигнет смерть. Таунсенд краем глаза видел поспешные ломаные линии на рисунке. Дидрич работал быстро, как режиссер, выстраивающий мизансцену преступления, которое по замыслу должно произойти экспромтом; преступления, которое будет совершено в горячке самообороны.

Дошло до того, что он, увлекшись, промурлыкал себе под нос:

— Так, ты будешь лежать там, там, там…

Это не было умышленной жестокостью. Но демоны из Дантова ада едва ли отличались большим садизмом, нежели этот проектировщик смерти. Девушка была на грани обморока и едва дышала.