Черный занавес - [8]

– И ночной визит в дом Вагай, – напомнил Гуков.

– Конечно, и он связан с развернувшимися событиями. Но как связан? Знали ли враги, что документы находятся в квартире Вагай, или искали нечто, могущее навести нас на след? Ну, скажем, то же самое заявление, о существовании которого они могли подозревать… Может быть, стоило задержать Старцева? Уже тогда, когда стало известно, что Ирина Вагай убита.

– А что это могло дать? У тебя нет против него никаких улик.

– А ложь на допросе?

– А как доказать, что это ложь? Старцев ведь не утверждал, что скрывшимся под водой пловцом была именно Ирина Вагай.

– Вероятно, не утверждал. Но тогда в случае задержания он был бы жив.

– «Был бы»… У нас с тобой сплошные «бы», Вадим. Это все по части благих пожеланий. Сам ведь знаешь, что больше семидесяти двух часов ты не маг бы его держать, а на большее при таких уликах никакой прокурор не даст санкцию на содержание под стражей. Заключение эксперта вы получили в понедельник. В четверг или пятницу выпустили бы Старцева, а в субботу его бы зарезали, как это и произошло в действительности. И этим арестом только бы насторожили врага, показали бы, что наша фирма не верит в несчастный случай.

– Сдаюсь, – сказал Королев, шутливо поднимая вверх руки. – Железная логика у вас, товарищ представитель Центра. С первой позицией ясно. Вторая версия совсем дохлая. Ведь если смерть спортсмена не связана с Вагай, тут версий сколько угодно, и самая близкая, лежащая на поверхности, – убийство из ревности. Кому-нибудь Тимофей Старцев перешел дорогу, при его успехе у женщин это немудрено. А соперников у него…

– Имя их – легион, – улыбнулся Гуков. – Кстати, Вадим… Этот самый дед Пахом намекнул, что наш спортсмен даже жене своего начальника строил глазки.

– Уж не думаешь ли ты, что этот петушок, который и мухи, как о нем говорят, не обидит…

– А что ты думаешь? Ревность, как и любовь, прибавляет сил… По моей просьбе Вася Мелешин проверил намек сторожа. Не беспорочна супруга начальника станции. Были у нее грешки со Старцевым, увы, были.

Королев покачал головой.

– Если расследовать каждый грех этого красавца, – сказал он, – мы утонем в версиях и подозрениях.

– А что делать? Такова наша доля, Вадим. Нельзя нам ни в воде тонуть, ни в огне гореть. А тонуть в фактах – вовсе зряшное дело… Пусть твои парни займутся связями спортсмена. Забросим широкий бредень, авось что зацепим.

– Васе Мелешину я поручу отрабатывать с другими эту вариацию. И ребят из уголовного розыска попросим подключиться. Но, поскольку мы связываем это дело с Вагай, убийство Старцева останется в нашем производстве. Ты сам-то что возьмешь на себя, Андрей?

– Личную жизнь Ирины Вагай и разработку сотрудников той самой лаборатории, – сказал Гуков. – Она закодирована буквой «Сигма»? Значит, вот этой «Сигмой» я и займусь… Кого ты мне даешь в помощники?

– Пожалуй, Мелешин самый подходящий.

– Так он ведь у тебя уже пристроен к делу Старцева, ищет повод для ревности.

– Ничего, его на все хватит. И потом, честно признаться, интуиция подсказывает, что тут не ревностью пахнет.

– А я завтра утром схожу на станцию, с дедом Пахомом поговорю, потом поброжу по пляжу, – сказал Гуков. – Василий Кузьмич в шутку рекомендовал мне вести расследование в плавках, а я по случаю ЧП даже из чемодана их не вынул.

– Давай-давай вытаскивай! – сказал Королев. – Для наших мест стоит небывалая жара. Как на юге загоришь. Только гляди кожу не сожги, солнце у нас обманчивое.

– Не сожгу, – пообещал Гуков. – И вот еще что. Я подготовлю запрос о связях Ирины Вагай в столице. Надо знать, кем и чем она была, пока училась там в институте культуры. Ты организуй, чтоб завтра моя депеша ушла из Рубежанска.

– Будет сделано, – сказал Королев.

Гостиничный буфет открывали в семь утра. Гуков с удовольствием выпил два стакана чаю, именовавшегося в меню почему-то калмыцким. Чай был с молоком, маслом и солью. О таком напитке Андрей Иванович только слыхал от товарищей, работавших в Средней Азии, и чай ему, такой непривычный, неожиданно сразу пришелся по вкусу.

Хороши были и свежие горячие беляши. Гуков любил завтракать плотно. Рубежанская кухня подняла ему настроение. На пляж Андрей Иванович отправился пешком и без десяти минут восемь уже снимал щеколду калитки спасательной станции.

Здесь было пустынно и тихо.

«Не видно бдительного сторожа Федора Матвеевича, – подумал Гуков. – Не «бормотушкой» ли пробавляется сей оригинал?»

Он угадал. Андрей Иванович нашел деда Пахома в небольшой, заваленной рухлядью каморке – она служила жильем для старика и, по-видимому, «лабораторией» для его сомнительных опытов. Гуков постучал в дверь, услышал неразборчивое бормотание и вошел.

Неуютное жилье старого и неопрятного человека, давно махнувшего рукой на бытовые условности…

Сторож сидел за ветхим деревянным столом перед трехлитровой банкой с темной жидкостью. Подле стояла большая алюминиевая кружка, ее дед Пахом, кажется, только что опорожнил до половины. Стук в дверь помешал ему расправиться с тем, что Гуков уже определил «бормотушкой». Он заметил, как плескалась, успокаиваясь, жидкость в кружке, а Федор Матвеевич медленно вытирал губы тыльной стороной ладони.