Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - [15]
— Скажите мне, что превыше всего для мужчины и воина?
И юноша-победитель ответил ему:
— Свободный шаг, светлый день, быстрая лошадь под седлом и сокол на перчатке, который догонит любого зайца.
Другой подхватил:
— Уничтожить наших врагов, увидеть, как их богатые ханы повалились носом в песок и визжат, взывая о пощаде, отнять у них всех лошадей и все добро, услышать стенания их разбалованных жен.
— Ты близок к истине, — сказал Темучин. — Я скажу вам, что превыше всего для мужчины и воина. Нет радости для мужчины больше, чем сломить сопротивление врага, свести его под корень и завладеть всем, что ему принадлежало. Заставить плакать глаза их женщин, видеть, как слезы заливают их лица. Оседлать их крутозадых сытых скакунов. Сделать из животов и грудей любимых жен врагов мягкие и упругие подушки, целовать их розовые щеки и высасывать их сладкие губы, как лепестки цветов.
Мужчины выхватили сабли из ножен и взметнули их к небу, а копья воткнули в землю, что значило — смерть врагам! Они с криками окружили лошадь, на которой восседал Темучин, и я тоже был среди них и тоже восхвалял моего вождя и друга.
Но он призвал всех к молчанию, и толпа покорно умолкла, а он сказал:
— Не кричите чересчур громко, как будто в нашей орде тысячи воинов и лошадей. Пока что нас мало, и ваша радость может обернуться горем ближайшей же ночью, если хищные псы Таргутая набросятся на нас, — их во много-много раз больше.
Собравшиеся снова разделились на небольшие группы, вернулись к любимым играм и пили молочное вино из больших кружек.
А хромоногий старик спустился тем временем к подножию холма и попытался приблизиться к Темучину. Он кружил вокруг него, как кот, подобострастно глядя на сына Есугея и жадно пытаясь поймать своими желтыми глазами его взгляд. Я встал за толстый ствол полевого илима, но не потому, что опасался гнева Темучина, а потому, что хотел дать Хромому Козлу возможность донести до Темучина свой ядовитый навет, не будучи им замеченным.
Я не знаю, сколько слов он нашептал Темучину на ухо, может быть, пять, но никак не больше девяти — как получил от Темучина удар такой силы, что старик кулем повалился на траву и задергался, как выброшенная на берег рыба. Я сразу же вышел из-за илима и вместе с другими поспешил туда, где это произошло.
Темучин увидел меня, улыбнулся и, не называя меня по имени, проговорил, указывая на Хромого Козла:
— Этот, что визжит от боли, как раздавленная ехидна, хотел посеять вражду между мной и моим другом. Выходит, он презирает и меня, и моего друга, хочет внушить мне, будто я не знаю, что такое быть другом и что значит иметь друга.
— Мы убьем его! — воскликнул бритоголовый юноша.
Темучин удержал его со словами:
— Неужели ты хочешь омрачить наш с Бортой праздник, хочешь, чтобы мы смешали вино с кровью? Гоните его в глубь леса. Пусть он там перешептывается с дикими зверями, шипит и пресмыкается, как змея. Забудьте о нем, как выбросил его из своей памяти я.
Его прогнали, а Темучин обнял меня:
— Извини меня за восемь слов, злых, лживых, грязных, за восемь капель яда, которые попали мне в ухо, пока я не расправился с ним!
Вечером я сидел еще некоторое время рядом с Темучином на теплом ковре перед шатром Борты. Лето уже состарилось и охладело, но лица наши горели от выпитого вина.
Когда Темучин удалился со своей женой Бортой, я спустился с холма, прошел мимо других юрт к своей, думая о моем покойном отце и его словах.
Под шкурами было жарко. Я закрыл глаза, чувствуя радость на сердце.
Глава 5
ЧЕТЫРЕ ЧУЖИХ ВСАДНИКА
Солнце посылало теперь совсем немного тепла, а ветер сдувал с деревьев мертвые листья. Лес как бы похудел. Река вздулась и несла на своей спине на север пожухшие листья. Мы вернулись из Черного леса, что на реке Туле, где передали хану Тогрулу дорогую шубу и напомнили ему о его дружбе с Есугеем.
Застолье позади, позади молодецкие забавы, и по вечерам воины поглядывали в сторону холма, на котором стояли шатры Борты и где жило счастье Темучина.
С окончанием лета начал иссякать и кумыс. Женщины жаловались не меньше мужчин: кобылье молоко веселило и их, день без кумыса — все равно что пасмурный день. По вечерам они пели в юртах:
По утрам я уходил теперь не только ловить рыбу, но и на охоту в лес, потому что близилось время, когда волки начинают худеть, а их шкуры подниматься в цене.
Однажды мы с Темучином и Бохурчи, который прижился уже в нашей орде, поскакали в степь, пожелтевшую так, как о ней пелось в песне. Она совсем опустела и была до того негостеприимной, что бросала нам в глаза пригоршни песка. Встречный ветер раздувал оперения орлов, которые мы еще украсили, воткнув пышные перья сов. Орлы сидели на наших затянутых в кожаные перчатки кулаках.
