Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [68]
Задним числом представляется удивительным, что защита прошла настолько благополучно. Даже приверженцы Гумилева встречали в штыки теорию биоэнергии, утверждающую, что поступки людей каким-то образом определяются космическим излучением. «Оно по-своему интересно, – отозвался Кожинов спустя много лет после смерти самого Гумилева, – но я не думаю, что оно имеет какое-то объективное значение. Он ведь считает, что какие-то космические лучи что-то там делают. Иногда у него это даже комически выглядит»[251].
Но, по-видимому, у Гумилева имелась уже репутация грозного спорщика и публичной фигуры с могущественными покровителями – иначе его бы вовсе не допустили до защиты, не говоря уже о том, чтобы диссертация в итоге была одобрена ученым советом при одном воздержавшемся и всего одном голосе «против» из 23 – «А. И. Лукьянов… просил ленинградских и московских руководителей разного ранга не чинить Гумилеву препятствий в научной и педагогической деятельности, защите докторских диссертаций», – писал в воспоминаниях Вознесенский[252].
Защита превратилась в публичное мероприятие, сотни людей стекались в Смольный институт, среди них были и западные журналисты. Впрочем, главным камнем преткновения могла стать Москва: все диссертации направлялись в Высшую аттестационную комиссию (ВАК), которая принимала окончательное решение о присвоении ученой степени. Диссертация вернулась с большим количеством замечаний от «черного оппонента», который, согласно принятой в СССР системе, обладал правом критиковать работу, сохраняя при этом анонимность, и мог даже заблокировать получение степени. Пришлось Гумилеву защищать диссертацию повторно, уже не в столь благоприятном окружении, а в столице. Он поехал туда, дав своему начальнику Лаврову обещание держать себя в руках, проявлять уважение к коллегам и не затевать ссор, которые потом пришлось бы улаживать.
«И как в воду глядели – сорвался! – вспоминал Лавров. – Наш «подзащитный» наговорил много лишнего и был провален. В Ленинград вернулся смущенный и несколько виноватый – не столько из-за печального итога, сколько из-за того, что не выполнил обещания «держаться в рамках»»[253].
Последовали месяцы нелегких переговоров, но в итоге мечта Гумилева иметь две докторские степени так и не сбылась: решение было отложено на неопределенный срок. Тем не менее в 1979 году диссертация была помещена на депонент во Всесоюзном институте научной и технической информации (ВИНИТИ) АН СССР. В такой форме сохранялись многие работы, не получившие одобрения официальных оппонентов, – желающие могли их заказать и получить распечатку. Слух об этом просочился за стены ВИНИТИ, и «Этногенез и биосфера» оказалась одной из самых востребованных монографий за всю историю СССР. «Заказов посыпалось столько, что подчас не хватало бумаги», – вспоминал Ямщиков.
В декабре 1974 года – новый удар. Известный этнограф Виктор Козлов опубликовал в наиболее авторитетном советском журнале «Вопросы истории» статью «О биолого-географической концепции этнической истории» с категорической критикой работ Гумилева[254]. На 13 страницах Козлов уличал Гумилева в расизме, цитируя его диссертацию, обвинял в «биологизме», «географическом детерминизме» и прочих грехах. Попросту говоря, он утверждал, что диссертация Гумилева – ни на чем не основанный вздор. Единственная причина, по которой никто до сих пор не удосужился это разоблачить, писал Козлов, заключается в том, что его концепции оставались вне сферы внимания большинства историков и философов и потому не подвергались критическому разбору. Марина Козырева, племянница Николая Козырева, запомнила, как уязвила Гумилева эта статья: «По сути и последствиям – прямой донос»[255]. С этого момента и до середины 1980-х Гумилев оставался практически без публикаций, да и преподавать ему разрешили только благодаря заступничеству Лукьянова. Лавров, начальник Гумилева на географическом факультете ЛГУ, нередко получал распоряжение отменить его лекции.
Все понимали, что это глупость, – и тот, кто звонил, и тот, кто принимал эти «указания из центра». Тогда мне приходилось просить Л.Н.: «Отдохните пару недель, пусть почитает эти разы Костя». Л.Н. все понимал, даже не дулся на меня при встречах, а через три-четыре недели все забывалось и «наверху», а Л.Н. вновь появлялся перед студентами[256].
Однажды явился партийный проверяющий, инструктор отдела науки. По воспоминаниям Анохина, Лавров отрезал: «Хотите превратить и Гумилева в диссидента? Запретите ему читать лекции – и завтра мы услышим их по Би-би-си».
Личную популярность Гумилева и его особые отношения с высокими партийными функционерами явно не следовало недооценивать, и оппоненты утверждали, что от него исходит опасность. Бромлей счел необходимым специально заняться теорией Гумилева и развенчать ее в своем учебнике по этнологии («Теоретические очерки»), вышедшем в 1982 году[257]: «В литературе можно встретить мнение, что этносы представляют собой биологические единицы – популяции или же системы, возникающие вследствие некоей мутации». При этом Бромлей ссылается именно на Гумилева, и это, видимо, означает, что, вопреки запрету на публикации, концепция Гумилева сделалась уже достаточно известной в кругах интеллигенции. Чешко так описывал растянувшуюся на двадцать лет полемику между Гумилевым и Бромлеем:
