Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [47]

Повсеместно он наблюдал универсальный процесс упорядочивания хаоса. Например, половину заключенных составляли уголовники, то есть люди, осужденные не по политическим мотивам, как Гумилев и его товарищи. Но даже среди преступников существовала тенденция отличать законопослушных от не признающих закона. Преступники делились на урок, следующих неписаному кодексу уголовников, и хулиганов, которые не соблюдали и таких правил. В 1990 году Гумилев делился наблюдением, сделанным им уже в норильском лагере:

Уголовные преступники составляли около половины заключенных, но хулиганов было очень мало. Мой знакомый убийца говорил: «Хулиган – всем враг, и вам, фраерам, и нам, уркам (фраер – человек, которого грабят; урка – человек, живущий за счет грабежа и воровства как профессии). Хулиганов надо убивать, потому что они творят зло ради зла, а не ради выгоды, как воры или грабители»[161].

Это воочию наблюдаемое явление порядка из хаоса произвело сильное впечатление на Льва Гумилева и стало тем зерном, из которого выросла прославившая его историческая теория. Тюрьма показала ему, что человек – не царь природы, но раб, и лучшее, что создается человечеством, – общество, дружеские связи – вовсе не признак прогресса, а плод естественной природной потребности, инстинкта, общего для всех и во все времена, – отличать «нас» от «них».

Он вел свои записи на территории вечной мерзлоты, видел, как вокруг ежедневно мрут люди от изнурения и холода, и постепенно проникался верой в иррациональность истории. Любимый пример, который он часто потом будет повторять в своих книгах, – поход Александра Македонского в Азию. Никакого рационального расчета в этом предпринята и, по мысли Гумилева, быть не могло: крошечная греческая армия не сумела бы контролировать всю оккупированную территорию, да и надежды вернуться домой у Александра практически не оставалось.

В 1939 году Гумилев попал в тюремную больницу, раскроив себе ногу топором на лесоповале. И там, в состоянии, близком к бреду, его посетило вдохновение и родилась та теория, которую он пронесет через всю жизнь.

Почему Александр Македонский не ограничился завоеванием прибрежных областей Малой Азии… но двинулся в саму Персию, в Среднюю Азию и даже в Индию? Смысл-то у него был какой-нибудь? Ни малейшего. Ни малейшего смысла ни у него, ни у его войска не было! Войско просто не хотело идти на восток! Но что-то их повлекло[162].

По словам Гумилева, он вскочил с койки, позабыв о больной ноге, и носился с воплем «Эврика!». «Мне открылось явление, которое впоследствии я назвал «пассионарность», то есть мощный импульс, который толкает человека к получению совершенно ненужных ему благ, в частности посмертной славы. Потому что ничего, кроме этого, Александр Македонский не мог получить и ни на что больше не рассчитывал»[163]. Изучая историю в Ленинградском университете, Гумилев интересовался преимущественно Ближним Востоком и степными племенами Внутренней Азии, гуннами, хунну, тюрками, монголами, которые раз в несколько сотен лет являлись из ниоткуда, разоряли цивилизованный мир и вновь исчезали. Богатейший материал для разработки его исторических теорий! Племена, общества, народы достигали процветания не потому, что оказались наиболее разумными, просвещенными и передовыми, но благодаря более высокой пропорции «пассионариев», готовых в любой момент принести себя в жертву, и более высокой пропорции «комплементарности», то есть своего рода притяжения между членами общества. Человеческое общество держится не цивилизованным гуманизмом, историческим прогрессом, накапливаемой разумностью, но естественными и бессознательными инстинктами, которые почти не изменились за несколько тысяч лет.

Университетские штудии могли сыграть свою роль в размышлениях Льва Гумилева о пассионарности и комплементарности как основных исторических силах: изучая историю Ближнего Востока, он, вероятно, узнал имя арабского средневекового историка Ибн Халдуна, который еще в XIV веке описывал бесконечный цикл завоеваний, подъемов и крушений, из которых состоит мировая история. В классическом труде «Мукаддима» («Введение в историю») он попытался объяснить, почему средневековые города, несмотря на технологическое превосходство, богатство и утонченность жизни, жили так недолго: во времена Ибн Халдуна достигшие расцвета города раз в несколько поколений разорялись варварскими племенами, проносившимися по степям и пустыням. Цивилизационное превосходство не обеспечивало превосходства в войне. Но варвары-завоеватели спустя несколько поколений, обленившись на захваченных престолах, теряли бдительность, и им на смену приходили новые варвары. В то время как цивилизации владели богатством и технологиями, у кочевников имелось то, что Халдун именовал асабийя, то есть солидарность, или единый дух. Это особое качество, причем оно предполагает довольно-таки пессимистический взгляд, согласно которому история представляет собой не прогресс, не линейное развитие, не восхождение к вершинам цивилизации, а естественный цикл миграций, завоеваний, истреблений, неумолимо возобновляющийся из столетия в столетие. Джамбаттиста Вико и Никколо Макиавелли тоже описывали нечто подобное племенному духу, солидарности, которой и определяется ход истории. У Макиавелли это «доблесть»,