Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [35]
«Трест» стал одной из самых успешных, поразительно успешных операций за всю историю разведслужб, но и поныне о нем известно очень мало. Если бы «Опперпут» не разоблачил эту игру, вероятно, она бы и вовсе осталась в тени. Артузов, как отмечает его биограф, за всю свою карьеру лишь однажды получил формальный выговор, именно в связи со срывом операции «Трест» (впрочем, позднее он был казнен). Но к тому времени, как с «Треста» были сорваны маски, советской разведке уже не требовались специальные меры, чтобы проникнуть глубже в евразийское движение: многие евразийцы, во главе с Сувчинским в Париже, мало-помалу начали проявлять все большую симпатию к СССР. Сувчинский никогда не был настолько убежденным евразийцем, как другие основатели движения. «Евразийство не съело Сувчинского», – скажет друг его более поздних лет Вадим Козовой (аллюзия на выражение из романа Достоевского «Бесы», где одного из главных героев, Ставрогина, идея «съедает»). Кроме того, Сувчинский, по словам Козового, отчаянно скучал в эмиграции. А еще его очаровал Сталин, который, придя к власти, провозгласил возможность «построить социализм в одной отдельно взятой стране» и, похоже, поощрял русский национализм. Сувчинский счел это первым шагом к отказу от доктрины коммунизма и переходу на позиции евразийства. По свидетельству Козового, он все чаще заговаривал о возвращении на родину[102].
Между Сувчинским, возглавлявшим левое крыло евразийства, и Савицким, который представлял правое, еще в 1925 году начались столкновения. Последний на дух не принимал коммунизм и атеизм и отказывался доверять Советам. Савицкий настаивал: нельзя поступаться евразийской догмой ради временного подлаживания под Сталина. Трубецкой же, первоначально один из самых энергичных, полных энтузиазма членов этой группы, постепенно стал отходить от движения, он был разочарован и предпочитал все силы сосредоточить на научной работе, которая начала наконец приносить плоды.
Раскол произошел в тот самый момент, когда пришли в движение тектонические пласты советской идеологии. По мере того как Сталин консолидировал всю власть на посту Генерального секретаря ЦК ВКП(б), его подручные начинали осознавать, что пантеон марксизма не годен для привлечения и мобилизации населения. Среди официальных «икон» Советского Союза часть составляли иностранцы (Маркс, Энгельс, Марат), малоизвестные народу герои (Фрунзе, Котовский) или малоизвестные иностранцы (Роза Люксембург, Карл Либкнехт)[103].
Вместо национальных героев, великих битв, общей истории советские комиссары предлагали рассуждения о социальных силах и стадиях экономического развития. Поначалу попытки использовать этот коктейль в пропагандистских целях выглядели смехотворно. Осознав, что требуется более действенная пропаганда, иерархи компартии принялись подыскивать альтернативы коммунистической идеологии, которые могли бы сплотить народ. Советская национальная политика строилась на понятии самоопределения народов, пусть и в значительной степени фиктивного: этнические группы получали свои национальные (союзные) или автономные статусы, отдельные парламенты и правительства, национальные языки, а также обычаи признавались и культивировались, и все это – в искусственном пузыре коммунистического режима.
Постепенно Сталин начал реабилитировать имена и символы из русского прошлого, сочетая их со средствами массового искусства, особенно кино. Сталинский «национал-большевизм» с виду весьма напоминал политическую программу евразийцев. Нет никаких указаний на то, что Сталин хоть в какой-то мере находился под влиянием работ евразийцев, но сам факт, что в Союзе почти сразу же стало происходить то, что они предсказывали, наводит на мысль о едином источнике.
Решительный крен вправо, осуществленный Сталиным, вроде бы подкреплял аргументы Сувчинского и других левых евразийцев, которые все более сомневались, стоит ли вообще оставаться в евразийском движении, не будет ли правильнее принять СССР в его новом обличий. Левые евразийцы все активнее искали такого сближения. Им казалось, что проводимые Сталиным реформы подтверждают основную их мысль, говорят о реальности евразийской революции, направленной против Запада. Агапов даже писал Сувчинскому, что лучше было бы предоставить Сталину спокойно делать то, что и самих евразийцев устраивает в его деятельности[104].
Переписка левого крыла евразийцев той поры пестрит восхвалениями сталинских реформ, и с каждым шагом Сталина по направлению к национал-большевизму решимость евразийцев свергнуть советский режим ослабевала. В 1927 году Сувчинский даже вступил в переговоры с советским представителем во Франции, хотя цель этих переговоров осталась неясной. В том же году он связался с писателем Максимом Горьким, близким другом Сталина, в ту пору проживавшим в Италии, и предложил работать на Советский Союз: он утверждал, что его группа евразийцев на три четверти поддерживает советскую идеологию. Горький передал это предложение Сталину и готов был его поддержать, но Сталин не проявил интереса.
Правое крыло партии, которое возглавлял Савицкий, неодобрительно следило за полевением парижской фракции (неизвестно, однако, в какой мере они были осведомлены о контактах левых евразийцев с советскими властями). Вскоре они уже спорили обо всем – от марксистской экономики до эстетики, – по мере того как парижская фракция евразийцев окончательно сползала к ортодоксальному марксизму. Некоторое время, в 1927-1928 годах, оба крыла пытались даже взаимно блокировать публикации друг друга.
