Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - [23]

Трубецкой, отпрыск одной из знатнейших семей России, сын ректора Московского университета, и сам, несмотря на сравнительно молодой возраст, известный ученый и лицо публичное, не мог оставаться в стороне от споров о будущем России. Примерно в это время и завязалась их переписка с Якобсоном. Трубецкой уже нашел единомышленников в интеллектуальной среде эмиграции и начал публиковать первые политические сочинения. В следующие десятилетия он будет делить время между академическими исследованиями в области лингвистики и политической деятельностью.

Политическая деятельность Трубецкого отчасти определялась его дружескими связями, но его политические взгляды непосредственно вытекали из научной теории, создаваемой в соавторстве с Якобсоном. Многие понятия, которые они применят для революционного преображения лингвистики, Трубецкой прежде опробовал в политических работах. Как многие русские интеллектуалы прежних поколений, он доводил свои мысли до крайности, превращая лингвистическую теорию значения в концепцию мировой истории и общеполитическую доктрину. В политических трудах Трубецкого, как и в ученых исследованиях, утверждался примат культуры. Он рассматривал культуру сквозь призму своих лингвистических интересов как нечто насущное, живое, реальное, а не эфемерное и декоративное, как понималась культура в XIX веке. В довоенной науке было принято рассматривать культуру как ту или иную ступень на лестнице человеческого прогресса, то есть одни культуры считались более передовыми, другие отсталыми. Трубецкой уравнял все культуры в том смысле, что первичная цель любой культуры – коммуникация.

Кроме того, Трубецкой противопоставлял культуру истории. XIX век искал начала всех вещей, от геологии до музыки и языка. Трубецкой и Якобсон полагали, что культура возникает и развивается лишь в силу специфических культурных факторов, подчиняясь собственной внутренней логике, а не случайным причинно-следственным цепочкам войн, миграций и тому подобного. Иными словами, найти истоки не столь важно, как нащупать правила, соответствия, системы, благодаря которым происходят изменения в культуре. Трубецкой пытался отыскать третий путь между двумя противоборствующими идеологиями – западного либерального капитализма и советского коммунизма, поскольку обе эти идеологии, осознанно или неосознанно, опирались на неумолимую догму универсальной истории.

Глава 3. Фамильное древо

Скорее всего, ностальгия – по крайней мере, отчасти – сыграла свою роль, побудив Трубецкого, когда Якобсон в 1920 году отыскал его в Софии, с таким рвением взяться за «Праисторию» и отповедь покойному наставнику Шахматову.

В письмах, которые Трубецкой писал в начале двадцатых годов друзьям, «Праистория» часто выходит на первый план – до такой степени, что это иногда граничит с одержимостью. В 1922 году в письме Петровскому он признавался: если удастся закончить этот труд, «Праисторию славянских языков», она вызовет в Москве Grosses Schkandal – немецкое выражение употреблено для пущего драматизма. И в следующем письме: «Я все еще работаю над «Праисторией славянских языков». Вот так скандал будет в Москве, когда книга выйдет».

Последующие послания Трубецкого Якобсону пересыпаны несвязными с виду рассуждениями о звуках, гласных и согласных, треугольными и другими схемами фонетических соответствий. Трубецкой неумолимо прорывался к тому, чего еще сам не мог толком разглядеть, но надеялся справиться с этой задачей, если Якобсон придет на помощь.

Очевидно, что-то в этой работе смущало Трубецкого, тяжким грузом давило на него. Имелся ведь и практический резон – написать монографию и опубликовать ее, это помогло бы автору получить кафедру в каком-нибудь крупном европейском университете. В дореволюционной России ему способствовали семейные связи, но эмигранту, странствующему по Европе, приходилось намного труднее. «Не имея научной степени, а главное, печатных трудов по специальности, я не мог конечно получить здесь при университете ничего кроме доцентуры с весьма низким окладом»[57].

Но Трубецкой отверг по меньшей мере одно предложение Якобсона (в первом же ответном письме), который готов был найти издателя. Ему требовалось больше времени. Не надо спешить. И далее одержимость этой книгой причудливо сочетается с нежеланием ее заканчивать. В письме Якобсону уже в 1925 году он снова затрагивает эту тему: «Кое-что пригодится для «праистории», о которой я опять стал пристальнее думать. Полагаю, что чем позднее я ее напечатаю, тем будет лучше». И в 1926 году опять: «Когда я доберусь до праистории – прямо не знаю. Боюсь, что я с этим уже опоздал…»

Он так и не завершил «труд своей жизни». Рукопись находилась в его квартире в Вене, куда после аншлюса явились гестаповцы и конфисковали все бумаги. Друзья Трубецкого считали, что именно утрата этого черновика вызвала инфаркт и восемь месяцев спустя – смерть автора. Но сумел бы Трубецкой закончить эту работу, если бы не вмешалось гестапо? За восемнадцать лет с начала работы лишь немногие извлечения из будущей книги просочились в академические статьи Трубецкого и в его основной труд – опубликованные посмертно «Принципы фонологии».