Черный троллейбус - [2]

А сегодня его усы, ко всем своим достоинствам, почему-то сделались зелеными и почти светящимися, как первая трава весной, только значительно тоньше. Жека с Вовкой посчитали, что он их специально зеленкой намазал, чтоб росли гуще. Думали пошутить по этому поводу, но Костет взглянул на них так грозно, что сразу поняли, что не стоит. Удивились, конечно, но мало ли — взрыв какой-нибудь гормональный у пацана. Вон и прыщи как-то гуще высыпали.

А вот мужик у гипермаркета не понял, а прыщи его только сильнее раззадорили. «Слышь, усач, пойди сюда на пять сек. Ты чо, Сталин, что ли? Внук его какой незаконнорожденный...» «Свали, долбоящер». «Слышь. не, ну ты не обурел?» А дальше — четверть минуты, и все было кончено. Тыдыщ, хрясь, буп-буп-буп (это Костет того мужика трижды лобешником об асфальт). Но, главное, обошлось, — смотались раньше, чем набежала охрана.

2. Так бывает

Костет не соврал по поводу своих шашлыков — промаринованные, сочные, отлично поджаренные, разве что сладковатые слегка, но это им только прибавило. Вовка с Жекой чуть ли не давились от восторга. Дожили почти до семнадцати лет и не подозревали, какими шашлыки, оказывается, бывают. Каждый про себя удивлялся, откудова у Костета (он ведь даже пельмени не мог отварить без приключений) такие кулинарные сверхвозможности. Шел бы тогда уж не на судоремонтника, а сразу в повара, причем в шеф. Хотели спросить, но как-то не получалось, — рот то шашлыком был занят, то водкой, то грубой какой-нибудь шуткой.

Сам повар ел вместе с ними, но при этом хитро щурился, держал правую руку в кармане ветровки, а загадочно-зеленые усы его будто пульсировали. Потом он возьми да и брякни, что да, Настюха эта — пальчики оближешь. Жека с Вовкой решили, что шутка удачная, и заржали. Они давно знали Костетову бабу, еще до того, как та стала Костетовой бабой (что случилось недавно). Хоть жирновата, но весьма аппетитная в сексуальном смысле. Как говорится в народе, «ябвдул». Отсмеявшись, выпили, закусили шашлыком, еще раз выпили, еще раз закусили, и еще раз и то и другое. А затем Костет вдруг сразу осунулся, побледнел, а редкие и длинные усы его почернели, как раньше.

— Смотри, Вовка, — поразился Жека, ткнув товарища локтем в ребра. — Что это с ним? Смотри, лицо у него как всегда сделалось. И прыщей меньше стало — как звезды потухли. А усы... Усы у него больше не зеленые.

Вовка присмотрелся — и действительно. Костет наклонил голову набок, скорчил жалкую капризную рожу и затрясся, как от холода. Потом чихнул, да так горестно, что чих этот, казалось, на целую неделю приблизил осень. Крик улетающих на зиму птиц и шелест опавшей листвы услышали Вовка с Жекой в этом чихе.

— Пацаны, — простонал Костет. — Вы только не психуйте, но вы сейчас и вправду Настюху съели. Из нее шашлык был. Со мной что-то странное творилось. Я только сейчас как-то в себя пришел. А ведь мог и вас запросто порешить. Думал об этом, ножик специально в кармане держал.

В подтверждение он достал нож, вымазанный в чем-то за-сохшем-бордовом.

Когда Костет выложил еще кое-какие подробности, Жека с Вовкой окончательно убедились, что он не шутит, и, конечно же, охренели. Не выходя из этого состояния, налили водки себе и покаявшемуся повару-душегубу. Выпили, не чокаясь, — правда, закусывать стали теперь не шашлыком, а маринованными огурчиками с помидорками. Лицо у Костета в очередной раз изменилось, и Жека с Вовкой испугались, что, блин, на тебе, сейчас проблюется. Но Костет блевать не стал, а принялся рыдать с протяжными завываниями.

— Ну, ты это, не плачь, мужик же, — принялись утешать его пацаны, то похлопывая, то поглаживая по ритмично вздрагивающей спине.

— На-а-а-астенька! — мычал Костет.

— Нету ее больше, — внушали Жека с Вовкой. — Была, да сплыла. Все там будем.

— Лю-лю-любил ее... — прохлюпал Костет.

— Не, ну ты же не специально, — сказал ему Жека. — Тем более что по любви. Это вообще фигня какая-то — людей за непреднамеренное сажать. Если они случайно убили, то са-жать-то их зачем? Им самим, небось, от своих дел херово. К тому же у тебя усы только сейчас обратно почернели. А всю дорогу зелеными были. Как-то это все связано. Жопой чую.

— А меня теперь еще и посадят, да? — поднял покрасневшие глаза Костет.

— Ну, а ты как думал? — не выдержал Вовка. — Ты ее убил, расчленил, в маринаде замочил, а потом шашлыки пожарил. Это ж почти как в песне «КиШа»: «Если мясо мужики, пивом запивали.» Еще, возможно, и нас за соучастие приплетут.

— Я вообще только сейчас все понял. все, что наделал. после водки. — пробубнил Костет, высморкался в салфетку и перестал плакать.

Почувствовал вдруг, что плакать сейчас не время. Пацаны правы — Настюху уже не вернешь, а в тюрьму ему не хотелось. Костет ведь и сам догадался, что в этом деле был лишь жертвой, как и она. Оба они стали жертвами запредельной мистической силы, и усы его позеленели не случайно — это Жека точно подметил. То, что Костет влип в историю — это да, но когда и с чего эта история началась, не знали пока что ни он, ни его кореша. А между тем история эта началась даже не с позеленевших усов, но с золотого уса.