Черный сок - [40]

Мать и тетя Пруитт отступили. Рубашки их одинаково хлопали на ветру, волосы развевались, по щекам бежали слезы. Ирини держалась лучше всех: волосы заколоты под шапочку, носовой платок прижат к лицу. Она единственная из нас была одета в юбку и чулки, о чем наверняка пожалела на следующий день, покрывая ноги дорогущим кортизоном, за который страховка не заплатила, потому что соседи не попадают под определение родственников.

— Не могу поверить, — рыдала мать, и тетя Пруитт сжимала ее локоть обеими руками.

Во впадинах бабушкиного лица уже собрался песок, в складках алой ткани застряли сухие листья — оставь ее здесь подольше, и не надо будет хоронить. Ирини за всех нас поставила последнюю точку: нагнулась и, придерживая юбку, поцеловала бабушку в лоб. Это было справедливо, ведь она, чужой человек, находилась рядом в последние дни, как это обычно бывает, а родные дочери постарались отдалиться как могли, окунуться в дела, доказать, что они не такие, в чем и преуспели, ибо трудно было вообразить дистанцию более чудовищную, чем между этими двумя растрепанными старухами и лежавшим у их ног алым объектом с кукольным лицом.

Священник попрощался с матерью и тетей Пруитт, с которыми ему было проще найти общий язык, и улепетнул в свою «лямбду» быстрее, чем я смогла бы произнести слово «соболезнования». Ему хватило такта, чтобы не газовать с места, но как только машина свернула за угол, мы услышали облегченный рев мотора.

Мы возвращались после прогулки на озеро, с трудом преодолевая последний подъем перед поворотом к бабушкиному коттеджу. Перевал золотился травяным пушком, а просвет в зарослях над дорогой был залит оранжевым расплавом: еще несколько шагов, и закатное солнце ударит в глаза.

В расплав, двигаясь нам навстречу, вошел человек. Поначалу мне показалось, что он одет в костюм из перьев. Я даже не удивилась: в здешних местах и не такие чудеса случаются. Приблизившись, незнакомец оказался самым обычным человеком. Его изрядно поношенная шляпа, казалось, намертво приросла к голове, а темно-синий комбинезон и ботинки выдавали работника «Мико".

К его поясу были приторочены пучки разноцветных перьев; солнце пронизывало их золотыми иглами, и радужные плоскости блистали, словно лезвия ножей. Когда человек с нами поравнялся, я расслышала тихий металлический шорох, который издавали перья.

— Добрый вечер! — поздоровалась бабушка сквозь одышку.

— Добрый.

— У вас только перья или целые птицы? — спросила она, остановившись.

— Целые, конечно!

Человек приподнял пучок блестящих лезвий: под ними висели серые тушки птиц. Некоторые были совсем как живые, другие деформированы или обгрызены, с пятнами крови и машинного масла; я заметила вырванный с корнем хвост и уцелевшую металлическую лапку с хитроумными тягами и облупившейся краской на керапластовых когтях.

Мне хотелось потрогать эту лапку, проверить, легко ли она сгибается… Я не двигалась, чувствуя тяжесть в бабушкином молчании. Осуждающе поджав безгубый рот, бабушка отшагнула назад.

— Ребенку незачем это видеть, — сказала она резко.

Человек уронил хвосты на тушки и улыбнулся.

— Здесь, на воле, их могут здорово потрепать. Время от времени мы собираем поврежденных особей, приводим в порядок и снова выпускаем.

Бабушка набрала в грудь воздуха, чтобы ответить, но он продолжил:

— Я всегда считал, что детям нужно говорить правду. Пусть видят мир таким, какой он есть.

— Думаете?

— Конечно! Потом проще будет жить.

Человек подмигнул и пошел своей дорогой, шелестя юбкой из перьев. Обернувшись, я смотрела ему вслед.

— Идем, Дафния! — позвала бабушка.

Я бегом догнала ее, и мы перевалили вершину в медовом мареве заката.

— Эти люди должны работать незаметно! — пыхтела она. — Я на него жалобу напишу в администрацию.

— Но зачем? Что они могут сделать?

— Пусть уберут его куда-нибудь. С глаз долой.

Я оглянулась: человек уже убрался с глаз долой, и безлюдная тропинка, сбегая с холма, исчезала в сумеречных зарослях.

— Похоже, собирается дождь, — заметила Ирини, вглядываясь в небо через ветровое стекло моей старушки.

Я не ответила. Мне было препаршиво. Мама и тетя Пруитт всегда умудряются испортить настроение, даже без гревилльской заразы и побочных эффектов от прививок. Мне только этого не хватало: отвозить Ирини домой! Они, видите ли, купили ей билет в одну сторону. А обратно — как-нибудь. «Мы подумали, что вам практически по пути», — промурлыкала тетя Пруитт. «Ага, только меня предупредить забыли…» — процедила я. «Ну, не дуйся, она ведь милашка!»

Тете Пруитт было наплевать. Она уже жила обратной дорогой, предвкушая музыку и бесконечные разговоры. Они с моей матерью души друг в дружке не чаяли. С виду крутые и шершавые, как наждак, они обменивались потоками елея, словно викторианские поэты. Живи мы все в одном городе, я бы, наверное, удавилась от мысли, что придется ехать с ними по-родственному, в одной машине.

Нос у меня был заложен, глаза опухли. Забравшись в машину, я полчаса сморкалась и горстями глотала таблетки. Меньше всего мне хотелось с кем-то говорить. Однако не успела моя старушка выскочить на шоссе и окунуться в серую муть, как Ирини, вглядываясь в небо, начала: «Похоже, собирается дождь…»