Черный штрафбат - [7]

— Ты зачем это сделал, чудо? — шипел Вершинин.

— А я знал? — отбивался Листвянский. — Думал, точно брошу — они же вот, совсем рядом были… Вроде в руке держал, а потом уже нет… Я всю траву вокруг обшарил…

— И что теперь? — ехидно прищурившись, спросил Вершинин.

— А пусть сидит, — махнув рукой, предложил Цыгайло, — а мы пойдем.

— И сколько я так просижу? — уныло пробормотал Листвянский. — У меня уже пальцы затекли.

— Минут пять просидишь, — подумав, сказал Дорохов. — А потом взрывайся, мы уже далеко будем.

— Может, бросим, а? — жалобно протянул Листвянский.

— И думать не смей, — запретил Зорин. — Вся немчура в округе сбежится, вот тогда и повоюем.

Все замолчали и выжидающе уставились на командира — может, у отца родного имеются светлые мысли?

Зорин пытался сообразить, имеется ли замена составной части боекомплекта. Булавка с иголкой не подойдут, проволока сгодится не любая. Но тут герр Ланге начал проявлять признаки беспокойства, завозился, закряхтел и начал тыкать куда-то подбородком. Все недоуменно уставились на него — дара речи лишился в битве противоречий? Проследили за его взглядом. Вершинин подпрыгнул и, радостно улюлюкая, куда-то пополз. Вернулся с пропащей чекой, сунул оторопевшему Листвянскому.

— Ну ты и забросил. Хорошо, что на кочку упала. Ох, раззява…

— Стыдно, бойцы, стыдно, — заулыбался Зорин, — презренный фриц оказался наблюдательнее и ответственнее, чем куча опытных разведчиков. Позор, солдаты. А вам, герр Ланге, — он хлопнул по плечу втянувшего голову в плечи немца, — выношу благодарность перед строем и премирую дополнительной банкой судака. Вы у нас отныне почетный пленник. Закройте, пожалуйста, рот, а то пиявка заползет. А Листвянский больше не ест.

Дорога вдоль болота на карте, как ни странно, значилась. Зорин тихо радовался — до линии фронта, представляющей загогулистую, а где-то весьма условную линию, оставалось немного. До наступления темноты они обошли усыпанную старыми пнями делянку, небольшую деревню, где визжал поросенок, ржали немцы и кони, визгливо смеялись женщины, и над всем этим мракобесием царил нестройный оркестр из губных гармошек. Из деревни ощутимо тянуло дымком и жареным мясом.

— Зайдем на минутку? — в шутку предложил Цыгайло. — А то у меня от этих консервов уже кишки узлом.

А у фрицев весело, девочки, поросенок поспевает — с лучком, чесноком…

Темнело. Скапливались вечерние тени. Проглядывали контуры водонапорной башни — значит, совхоз. Мастерские МТС (машинно-тракторной станции). За деревней наткнулись на затянутую маскировочной сетью батарею «фердинандов» — «истребителей танков». Здесь все было серьезно — огневые точки, блиндажи, пулеметные гнезда, разветвленная сеть переходов между окопами. Судя по всему, это и было Бурмистрово. Батарею охраняло не меньше взвода солдат. Справившись с соблазном закидать их гранатами, разведчики юркнули в лес. Местность менялась — лес уже не составлял преобладающую часть ландшафта. Ползли, крались, перебегали, толкая в спину «языка», который никак не хотел осваивать особенности скрытого передвижения по пересеченной местности. Напряженно вглядывались в тяжелую тьму. В ложбинке между покатыми холмами была еще одна деревенька, занятая немцами. Контуры хаток — словно рослые скирды сена. Приглушенно гудел генератор, доносилась немецкая речь. Зорин практически не сомневался — это и есть Корюжевка. Но все-таки требовались уточнения. «Спросили» у часового на околице, обрисовавшегося в белесовато-мутной мгле. Тот охотно подсказал «ночным прохожим» — да, это Корюжевка, передовой рубеж, здесь стоит второй мотострелковый батальон третьего механизированного полка двадцать девятой мотопехотной дивизии, а Ваффен-СС в этой местности уже нет. За холмом никакой колючей проволоки, прожекторных установок — поскольку русских войск, по данным разведки, там тоже нет. А завтра и второго мотострелкового батальона не будет — получен приказ рано утром сниматься с занимаемых позиций и передислоцироваться юго-западнее…

Он просил не убивать его, ссылался на любимую жену в Дрездене, мелкого сына в грязных штанишках. Уверял, что война должна вестись по общепринятым нормам, а не диким образом, ведь мы живем в цивилизованном мире, где всякий военнопленный имеет права…

— Чего он там мырчал? — не понял Цыгайло.

— Даже переводить не хочется, — буркнул Зорин, вытер нож о траву и махнул рукой.

Полтора километра по какой-то клочковато заросшей местности, проход между холмами. Над полем стелилась голубовато-призрачная мгла. Расплывалась горбатина далекого леса. Всё такое непрочное, зыбкое, опасное. Он точно помнил, как шевелились сомнения, когда он смотрел на это поле, украшенное островками кустарника. Сто пятьдесят метров, а за ними лес. Там уже наши. Какая-то мысль — сверлящая, назойливая, как комар. Было время все обдумать, оценить, но разведчики газовали от нетерпения, да и самому, если честно, хотелось побыстрее оказаться у своих — тут идти-то…

— Рассыпаться, — приказал он, — кучей не валим. И шустро через поле…

* * *

В какой-то миг он выпустил из вида своих ребят. Поле заросло глухим бурьяном, исполосовано рытвинами, кочками. Ногу подвернул — надо же, какой неуклюжий! Поднялся, побежал, прихрамывая, догоняя своих. Слева Цыгайло подталкивал в спину пленного, а тот по мере удаления от позиций немецких войск становился каким-то нервным, плохо управляемым. Еще левее — Дорохов — вырвался вперед, двигался боком, оглядывался, поторапливал. Справа Мишка Вершинин, еще правее растяпа Листвянский. Екнуло в груди, когда он пробежал мимо рваной ямы, с краями, заросшими свежей травой, споткнулся о каску — откуда здесь, скажите на милость, каска? Обратил внимание на странный бугорок в траве, притормозил, всмотрелся — да это же разложившийся труп в советской шинели!