Черный - [54]

— Это тот самый черномазый? — спросил он у мальчишки-негра, показывая на меня.

— Да, сэр.

— А ну, черномазый, подойди сюда.

Я подошел.

— Говорят, моя собака тебя укусила, — сказал он.

— Да, сэр.

Я приспустил штаны.

— Хм-м, — промычал он и засмеялся. — Ну, от собачьего укуса черномазому вреда не будет.

— Нога вон распухла, болит, — сказал я.

— Если не пройдет, скажешь мне. Но я еще сроду не видел, чтобы собачий укус повредил черномазому.

Он повернулся и зашагал прочь, а рабочие подошли ко мне, и мы вместе смотрели, как он молодцевато идет среди штабелей сырого кирпича.

— Вот сукин сын!

— Сволочь!

— Ничего, отольются кошке мышкины слезки!

— Да разве на белого управу найдешь!

— А ну прекратить митинг! — крикнул мастер.

Мы покатили наши тачки. Один из парней подошел ко мне.

— К доктору-то сходи.

— Денег нет.

К счастью, дня через два опухоль и краснота исчезли.

Лето подходило к концу, и фабрика закрылась, я снова остался без работы. Прослышал, что требуются мальчики отыскивать и подносить мячи игрокам в гольф, и отправился за пять миль на площадку для гольфа. Меня нанял белый тренер с багровым лицом — шестьдесят центов за девять лунок. Я не знал правил игры и за три минуты потерял три мяча, мои глаза просто не поспевали за ними. Меня тут же прогнали с площадки. Я стал наблюдать, как делают другие мальчишки, и через полчаса снова бегал за мячами и таскал сумку с клюшками. Заработал доллар. Домой я вернулся усталый, голодный, полный лютого отвращения к игре в гольф.

Начался школьный год; я решил учиться, хотя у меня не было ни тетрадей, ни учебников, ни одежды. Школа была на другом конце города, и, добравшись до нее, я уже так хотел есть, точно и не ел своего обычного завтрака каши со свиным салом. Целый месяц я учился без учебников, но потом нашел себе работу — по утрам и вечерам, за три доллара в неделю — и смог их купить.

По мере того как мне открывалась сущность мира, в котором я жил, я становился все более молчаливым и замкнутым. Будущее не сулило мне ничего, так стоило ли учиться? Бабушка намекала, что пора мне уже становиться на свои ноги. Но чему я научился, чем мог зарабатывать себе на жизнь? Ничем. Можно было стать швейцаром, как отец, а дальше что? Удел негров мрачен и жесток. За что белые так упорно ненавидят негров, почему этой ненавистью пронизана вся наша жизнь? Как можно жить в такой ненависти? Откуда она взялась? В школе нам ничего не говорили о негритянской проблеме, а когда я заговаривал о ней с ребятами, они либо молчали, либо отшучивались. Личные обиды и несправедливость они обсуждали с жаром, но представить себе всю картину несправедливостей и обид они не стремились. Почему же я об этом думал все время?

Может быть, я действительно такой плохой, как считают мои дядья, тетки и бабушка? Почему нельзя задавать вопросы? Разве неправильно не хотеть, чтобы тебя наказывали? Почему нужно мириться с тем, что кажется мне несправедливым? А большинство, по моему мнению, поступали несправедливо. Нужно ли мириться с властью, если эта власть несправедлива? Если да, значит, я всегда буду неправ, потому что с этим мириться я никогда не смогу. Как же тогда жить в мире, где ум и чувства ничего не значат, а все определяется властью и традициями? Ответов на эти вопросы я не находил.

Я учился в восьмом классе, дни текли своей чередой, голод по-прежнему преследовал меня; я все отчетливей начинал понимать себя. На уроках я томился от скуки, раздумывая обо всем на свете, мечтал. Однажды вечером я вытащил свою тетрадь для сочинений и решил написать рассказ, толкнуло меня к этому не что иное, как безделье. О чем же мне писать рассказ? Постепенно родился сюжет — про злодея, который хочет отнять у вдовы ее дом, придумал и название: "Пол-акра заколдованной Дьяволом земли". Рассказ получился зловещий, таинственный, со всякими ужасами и страстями, под стать моему тогдашнему настроению. Закончил я его быстро и стал думать, что же делать с ним дальше.

Отнесу-ка его в негритянскую газету!.. Я решительно вошел в редакцию и сунул свою истрепанную тетрадку человеку, который назвался редактором.

— Что это такое? — спросил он.

— Рассказ, — сказал я.

— Репортаж?

— Нет, я его сам придумал.

— Ладно, я прочту, — пообещал редактор.

Он бросил тетрадку на стол и, посасывая трубку, глянул на меня с любопытством.

— Прочтите его сейчас.

Он широко раскрыл глаза. Я не имел представления о том, как делается газета. Я думал, вот редактору приносят рассказ, он его тут же читает и говорит «да» или «нет».

— Я прочитаю и скажу тебе свое мнение завтра.

Я был разочарован: я так старался, а ему все это совсем не интересно.

— Отдайте рассказ, — сказал я, протягивая руку.

Он взял тетрадку и прочитал страниц десять.

— Заходи завтра, ладно? Я его вечером дочитаю, — сказал он.

— Ну ладно, — смягчился я. — Зайду завтра.

Я ушел, убежденный, что рассказа он не прочтет. Куда нести рассказ, когда он его отвергнет? На следующий день я снова зашел в редакцию.

— Где рассказ? — спросил я.

— В гранках, — сказал редактор.

— В каких таких гранках?

— Рассказ набран, мы его печатаем.

— Сколько я получу? — в волнении спросил я.