Черный - [21]

— Как не было, а я слышал мужской голос!

— Не болтай чепуху, — возразила мать. — Ты спал.

— И еще я видел мужчину. Он сидел в гостиной.

— Во сне ты все это видел, — сказала мать.

Тайна ночных визитов приоткрылась мне однажды воскресным утром, когда тетя Мэгги позвала меня с братишкой к себе в комнату и познакомила с нашим новым «дядей», профессором Мэттьюсом. Он был в пенсне, белоснежный крахмальный воротничок подпирал шею, губы тонкие, глаза глядели не мигая. Человек этот показался мне чужим и холодным, я не захотел подойти к нему, когда он меня позвал. Он почувствовал мое недоверие и, чтобы смягчить меня, дал десять центов, потом опустился на колени и стал молиться за нас, "несчастных сироток", — так он нас назвал. Когда он кончил молиться, тетя Мэгги сказала, что скоро они с профессором Мэттьюсом уедут на Север. Я огорчился: ведь я любил тетю Мэгги как мать.

Больше я своего нового «дяди» не встречал, хотя каждое утро находил следы его пребывания в доме. Мы с братишкой были озадачены и без конца гадали, чем же занимается наш новый «дядя». Почему он всегда приходит к нам ночью? Почему говорит так тихо, чуть не шепотом? И где он берет деньги, чтобы покупать такие белоснежные воротнички и такие красивые синие костюмы? В довершение всего мать в один прекрасный день позвала нас к себе и строго-настрого запретила рассказывать кому-нибудь, что «дядя» у нас бывает, потому что «дядю» разыскивают.

— Кто разыскивает? — спросил я.

— Белые, — сказала мать.

В мое тело иголкой вошел страх. Откуда-то из неведомого на нас снова надвигалась белая угроза.

— Зачем он им нужен? — спросил я.

— Тебя это не касается.

— Что он сделал?

— Держи-ка ты лучше язык за зубами, а то белые и до тебя доберутся, пригрозила мне мать.

Видя, какое недоумение и страх вызывает у нас наш новый «дядя», мать сказала тете Мэгги — так мне, во всяком случае, показалось, — чтобы он купил наше доверие подарками, вот мы и будем молчать. Теперь каждое утро было похоже на рождество, проснувшись, мы мчались в кухню глядеть, что оставил нам на столе «дядя». Однажды он принес мне пуделя, щенка, я назвал его Бетси и уже не расставался с ним.

Как ни странно, «дядя» теперь приходил к нам днем, но все шторы в это время задергивались, и выходить на улицу, пока он у нас сидел, нам не разрешали. Я тысячу раз пытался выспросить у матери хоть что-нибудь о молчаливом ученом «дяде», но она неизменно отвечала:

— Не твоего это ума дело. Не приставай ко мне, беги играй.

Однажды ночью меня разбудил плач. Я встал, подошел на цыпочках к гостиной и заглянул в щелку. На полу возле окна сидел «дядя» и, приподняв угол шторы, всматривался в темноту. Мать торопливо укладывала маленький чемодан, склонившись над ним. Меня охватил страх. Неужели мать уезжает? Почему плачет тетя Мэгги? Неужели нас сейчас схватят белые?

— Скорей, скорей, — говорил "дядя", — а то не успеем.

— Господи, Мэгги, зачем ты едешь? — сказала мать. — Подумай хорошенько.

— Не лезь не в свое дело, — оборвал ее «дядя», по-прежнему всматриваясь в темноту за окном.

— Да что ты сделал-то? — спросила тетя Мэгги.

— Потом расскажу, — отмахнулся «дядя». — Надо скорей ноги уносить, они вот-вот нагрянут.

— Нет, ты сделал что-то ужасное, — прошептала тетя Мэгги, — иначе тебе не пришлось бы вот так убегать.

— Дом загорелся, — сказал «дядя». — Когда они увидят огонь, сразу поймут, чьих это рук дело.

— Это вы подожгли дом? — спросила мать.

— А что оставалось делать? — сердито буркнул «дядя». — Деньги я взял. Ее стукнул по голове, она потеряла сознание. Если бы ее нашли, она бы все рассказала, и мне крышка. Вот я и поджег.

— Да ведь она сгорит! — шепотом крикнула тетя Мэгги и зарыдала, закрыв лицо руками.

— Ничего не поделаешь, — сказал «дядя». — Выхода-то не было. Оставь я ее там, ее бы наверняка кто-нибудь нашел и сразу понял: стукнули. А так она сгорит, и все будет шито-крыто.

Меня переполнял страх. Да что же все-таки происходит? Неужели белые хотят схватить нас всех? Неужели мать решила бросить меня?

— Мама! — крикнул я и вбежал в комнату.

"Дядя" вскочил, в руке у него был револьвер, он навел его на меня. Я тупо глядел на револьвер, понимая, что вот сейчас я могу умереть.

— Ричард!.. — отчаянно прошептала мать.

— Ты уезжаешь?.. — заревел я.

Мать кинулась ко мне и ладонью зажала рот.

— Молчи, хочешь, чтоб нас убили? — прошипела она, тряся меня за плечи.

Я затих.

— А теперь иди спать, — приказала она.

— Но ведь ты уезжаешь, — сказал я.

— Никуда я не уезжаю.

— Нет, уезжаешь. Вон же чемодан! — И я опять заплакал.

— Сейчас же замолчи, — прошептала мать и в гневе так больно сжала мне руки, что я даже плакать перестал. — Все, марш в постель.

Она отвела меня в спальню, я лег и стал слушать шепот, шаги, скрип дверей в темноте, плач тети Мэгги. Наконец, раздался стук копыт, к дому подъехала коляска, и сейчас же по полу поволокли чемодан. Беззвучно плача, в комнату вошла тетя Мэгги, поцеловала меня, прошептала: "До свидания, Ричард". Потом поцеловала братишку, но он даже не проснулся. И вот ее нет.

Утром мать позвала меня в кухню и принялась внушать, чтобы я ни одной живой душе не проболтался о том, что видел и слышал: если белые когда-нибудь догадаются, что я знаю, они меня убьют.