Черный порошок мастера Ху - [33]

* * *

Обхватив голову обеими руками, скопец Доброхот обливался потом при свете свечи. Стоило ему закрыть глаза, как он оказывался во власти кошмара наяву, который неизменно кончался для него четвертованием или отрубанием головы. Рот его, прекрасно владеющий искусством торговых переговоров, теперь был сложен в жалобную гримасу, а нижняя губа отвисла и была мокра от слюны. В мрачной тишине дома он был один на один со своими тайнами. Просить помощи у госпожи Стрекозы в этом деле он не мог. Она бы обдала его таким презрением — это с ее-то взглядом, способным пригвоздить к месту обладателя самого великолепного «нефритового стержня», — что ему осталось бы только униженно отступить.

Но как сохранить лицо, а возможно, и спасти шкуру? Этот пытливый мандарин начинал уже наводить на него страх своими опасно уместными вопросами. Где это видано, чтобы имперский чиновник являлся на дом к обычному гражданину, чтобы допросить его? Насколько проще было во времена его предшественника, этого старика с загребущими лапами, которые надо было только смазывать вовремя! Новый же молодой судья с квадратной челюстью и ястребиным взглядом представлял вполне реальную опасность, и эту опасность следовало устранить любой ценой. Этот наглый мандарин потребовал, видите ли, по экземпляру каждого соглашения, заключенного портом в течение последних трех лет, да еще и список всех грузов, проходивших через торговую службу: почуял, видно, какое-то нарушение и вот-вот набросится на него, как коршун на только что вылупившегося цыпленка.

Вот это-то больше всего и тревожило скопца. Ему вовсе не хотелось попадаться в лапы правосудия, но не желал он и быть уличенным в сокрытии сведений. Так как же избежать наказания и в то же время утаить истину? Он был в панике, о чем говорила мокрая, как детские пеленки, одежда и напедикюренные пальцы ног, которые давно уже мариновались в дурнопахнущей жидкости.

Окончательно припертый к стенке, скопец Доброхот принялся взывать к силам ада, молить о помощи одновременно и Богиню Мошенничества, и Господина Лжи, обращаясь к ним с бессвязной, но вполне искренней молитвой. И тут, среди ночи, в тот самый момент, когда луна скрылась за облаком, в голову ему пришла мысль, осветившая его змеиное лицо лукавой улыбкой.

Утренний ветер весело хлопал парусами лодки, уносившей мандарина Тана и иезуита Сю-Туня к острову Черепахи. Лодочник, старый моряк с нелюбезной физиономией, глуховатый и молчаливый, был полностью сосредоточен на управлении своим суденышком, не обращая никакого внимания на единственных пассажиров.

Склонившись к воде, отражавшей солнечные лучи, судья пытался справиться с дурным настроением. Ночная вылазка, из которой он вернулся, все так же следуя на почтительном расстоянии за монахом, окончательно выбила его из колеи. На смену страшному возбуждению, которое он испытал вначале, пришло множество вопросов, ответы на которые — вернее, домыслы, основанные на пристрастных и несовершенных наблюдениях, — погрузили его в полный мрак. Без конца перебирая в памяти малейшие жесты госпожи Аконит, вновь и вновь представляя себе самые неуловимые выражения лица иезуита, он так и не смог составить более-менее стройной гипотезы. Кроме того, он чувствовал раздражение, от которого никак не мог избавиться и которое, вне всякого сомнения, мешало ему разобраться в происшедшем. Поговорка «утро вечера мудренее» себя не оправдала. Погрязнув в предположениях, одно нелепее другого, он ночь напролет придумывал истории без начала и конца, в которых оба действующих лица играли то какие-то нелепые, то непристойные роли.

Насупившись и высокомерно скривив губы, мандарин Тан мрачно взирал на весело светившее солнце. Что за гениальная мысль: взять этого проклятого чужеземца с собой в поездку, да еще и в перспективе провести с ним вдвоем ночь на острове! И ведь теперь от этого неприятного соседства никуда не денешься. Бледный от злости, судья старался не смотреть на своего спутника, который открыто радовался поездке. Прозрачно-голубые глаза француза — две зыбкие точки под рыжими, словно опаленными бровями — наводили на него ужас в это ясное утро. Как назло, ненавистный чужеземец, не замечая угрюмого молчания мандарина, болтал без умолку, то восторгаясь красотами окружающего пейзажа, то обсуждая на своем изысканном, но старомодном китайском различные приемы речной навигации, с которыми ему пришлось познакомиться во время странствий.

В такой мрачной обстановке спускались они вниз по реке, с безнадежной медлительностью проплывая мимо прибрежных деревень, к вящему неудовольствию судьи, который только и ждал, когда же закончится это путешествие. Чтобы убить время и не слушать разглагольствований неугомонного спутника, мандарин принялся мысленно пересказывать «Беседы и суждения» Конфуция. Ему казалось, что прошла уже целая вечность, когда на закате они наконец вышли в море. Лодочник направил судно прямо к острову Черепахи, а иезуит все трещал об удивительной форме скал, в великом множестве разбросанных на поверхности воды.

— Ученый Динь поведал мне однажды легенду относительно происхождения этой невероятной бухты, — вещал Сю-Тунь с таким видом, как будто мандарин никогда об этом не слышал. — Говорят, что в стародавние времена, когда ваш народ сражался с врагами, пришедшими с моря, Нефритовый Император послал вам на подмогу целую армаду драконов. Обрушившись с небес, словно хищные птицы, драконы изрыгали жемчужины, а те превращались в нефритовые острова, которые преградили врагам путь к отступлению и разнесли их корабли в щепки. А когда битва кончилась, то драконы не пожелали возвращаться за облака, решив остаться здесь, в бухте. Так что это восхитительное место — порождение крылатых драконов!