Черный паук - [2]

— Эй, Бенц, — воскликнула красивая бледная женщина, — как они будут смеяться над нами из-за того, что даже для крестин у нас не нашлось лучшей тарелки!

Она подошла к полированному шкафу из вишневого дерева, называемому здесь буфетом, в котором за стеклом красовались предметы гордости дома. Достала оттуда красивую тарелку с голубой каемкой и букетом цветов посередине, окруженным глубокомысленными изречениями, наподобие таких:

Упомнить не великий труд:

Три батцена дают за масла фунт.

Для всех у Бога есть отрада:

А мне неплохо и в Мааде.

На запечке адский жар —

Ловко поддает гончар.

Корове суждено жевать от века —

Могила ждет в конце любого человека.

Рядом с сыром она положила три плетеных халы — вид своеобразной бернской выпечки, заплетенной наподобие женской косы, — подрумяненных и золотистых, приготовленных из отборнейшей муки, яиц и масла, величиной с годовалого ребенка и почти таких же тяжелых. Затем молодая женщина поставила на стол еще две тарелки. На них лежали аппетитные маленькие пирожки: на первой — с яйцом, на второй — с другой начинкой. Горячие густые сливки стояли на плите в красивом расписанном цветами глиняном горшке, а в сверкающем трехногом кофейнике с желтой крышкой варился кофе. Итак, крестных ожидал завтрак, какой не часто бывает и у князей, и какой не позволяют себе никакие крестьяне в мире, кроме бернских. Тысячи англичан рыщут по Швейцарии, но ни одному загнанному лорду и ни одной леди с деревянной походкой не снился подобный завтрак.

— Пришли бы они скорее, все было бы уже готово, — вздохнула повитуха. — Так или иначе, пройдет еще немало времени, пока мы все сделаем и каждый уладит свои дела, а пастор ужасно пунктуален и строго выговаривает, если кто-то не придет вовремя.

— Дед тоже никогда не разрешит взять колясочку, — сказала молодая женщина. — Он убежден, что ребенок, которого не несут, а везут крестить, будет ленивым и так никогда по-настоящему и не встанет на ноги. Пришла бы хоть крестная, она всегда опаздывает, другие-то крестные делают все быстрее, а если нет, то всегда успевают догнать.

Страх перед кумовьями охватил весь дом. «Еще не пришли?» — доносилось отовсюду; изо всех окон их высматривали, а Турок отчаянно лаял, как будто тоже зазывал их.

Бабушка сказала:

— Раньше такого не бывало. Люди всегда знали, что в такой день нужно встать пораньше, чтобы хозяин никого не ждал.

Но наконец на кухню вбежал работник с известием, что крестная идет.

Та явилась вся взмокшая и нагруженная, как новогодняя елка. Одной рукой крестная сжимала черные веревки большого расшитого мешка, из которого торчала завернутая в тонкую белую материю хала — подарок для роженицы. В другой руке она несла еще один мешок, — в нем была одежда для ребенка и кое-какие личные вещи, а именно красивые белые чулки. Под мышкой у крестной находился и еще один груз: веночки и чепчики с великолепной бахромой из черного шелка.

Повсюду ее встречали радостными приветствиями, и она едва успела избавиться от одного мешка, чтобы дружески пожать протянувшиеся к ней руки. Все вокруг услужливо помогали ей снять ношу. Вошла молодая женщина, и снова продолжился обмен приветствиями до тех пор, пока в комнату не позвали повитуху: они должны были обменяться парой слов, как того требовал обычай.

Повитуха любезно усадила крестную за стол. Вошла молодая женщина с кофе. И как ни отказывалась крестная, как ни убеждала, что уже сыта, ей на все возражали:

— Сестру отца неприлично отпускать из дому голодной, и это к тому же вредно такой молодой девушке.

— Но, во-первых, я уже не так молода, а во-вторых, служанки никак не хотели встать вовремя, поэтому я опоздала. Если бы дело стало только за мной, я давно бы уже была здесь.

К кофе были поданы густые сливки, и как ни отбивалась крестная и ни говорила, что она этого не любит, женщина бросила туда еще кусок сахара. Долго не соглашалась крестная, чтобы ради нее одной разрезали халу, но тем не менее ей положили приличный ломоть, и она его съела. Долго не хотела она брать и сыр, повторяя: «Это будет уже слишком». «Ты решила, что он постный, и поэтому не хочешь пробовать», — сказала женщина, и крестная смирилась. Но от пирожков отказалась наотрез. «Им здесь уже не поместиться», — повторяла она снова и снова. «Ты думаешь, они плохие, а ты привыкла, наверное, к гораздо лучшем», — услышала она в ответ. Что ей оставалось, как не попробовать и пирожков? На протяжении всех этих церемоний она выпила маленькими глотками первую чашечку кофе, и тут разгорелся новый спор. Крестная перевернула чашку — довольно было угощений — и попросила оставить ее в покое, иначе она заречется не пить больше кофе. Женщина сказала, что очень сожалеет, что кофе такой никудышный, что его никто не станет пить, а что до сливок, то она их так удачно сняла, как никогда. Что оставалось делать бедной крестной, как не позволить налить себе еще одну чашечку?

Повитуха уже давно нетерпеливо сновала вокруг них и, наконец, не удержавшись, сказала крестной:

— Если хочешь, чтобы я тебе помогла, скажи сразу, у меня есть время.

— А ты меня не подгоняй! — ответила та.

Но, поняв намек, бедная крестная, хоть и дышала, как паровой котел, глотала как можно скорее горячий кофе и в перерывах между глотками, к которым ее принуждал огненный напиток, сумела выговорить: