Черный огонь - [43]
"Ошибайся, молодость, сколько угодно: только не лги."
"Разве ты не ошиблась в шлиссельбуржцах: да это все - юность и сплошные ошибки. И - была здоровехонька, росла неудержимо. Росла не по дням, а по часам. И все проломила, все одолела. А теперь?..."
Дело в том, что юности (и след. республике) все прощается, кроме старости, как и ее [...], монархии тоже все простится, кроме неопытности. "Порок нашей юной республики" заключался именно в том, что сразу же она попала не в руки почти аполитичных, по неопытности государственной, шлиссельбуржцов Дейча, Фигнер, Морозова, Засулич, Плеханова, а в руки "весьма опытных" кадетов, и вообще - "думцев"... "блока", с "седым опытом" размежевания и конкуренции партий, "там уступочка" и здесь "маленькая прибыль", вообще - Павел Иванович, и "Ведьма", и "старость".
- А старость республике запрещена. Собственно, странно и таинственно, что республику погубили кадеты. Но это действительно так. Только они сами не знают, чем они погубили. "Бывает и на старуху проруха". На первом же кадетском ("всекадетском") съезде они чудным и дивным образом, "как присуще рациональному Чичикову", сказали, формулировали и согласились все, что они все время существования своей партии обманывали всю Россию. Это по чести не было [...]. Именно, они сказали, что заявляли себя перед Россией (и следов, перед избирателями своими) "конституционными демократами, но когда теперь у нас республика, то можно и открыто сказать, что никакой конституционной монархии как идеала у них в душе не стояло, а они говорили или тараторили о конституционной монархии, потому что не перед русаками говорить было о республике". "А когда теперь республика, то они конечно - за республику". Это сознание во лжи целой и огромной партии, главенствовавшей все время в России партии, - такое открытое, такое наивное ("на старуху проруха"), наконец в партии, из которой собственно рождается сейчас республика... Неужели это не "гнилое рождение", не "окаянное рождение", не такое, о котором только и сказать - "ах, чорт тебя дери! Зачем ты рождаешься?"
И всем, всем, всем, - до единого всем кадетам даже в голову не пришло, что нельзя произносить такого окаянного слова, такого в своем роде "лже-Димитрия", при рождении нового строя, "когда солнце всходит"? Но как же они сказали? Как же они так ошиблись? Ошиблись - первые мудрецы, "старцы" (Милюков, Винавер, Родичев).
- Ах, старость, старость... Моя окаянная старость, когда "я ничего не могу".
Господи: да как же они сказали бы другое, когда им даже неведомо, что есть и "другое". Когда им совершенно неведомо, что есть какое-нибудь "государство", "политика", "партии", "уступочки" и "выгодны" без "Соединенных Штатов" и "буржуазной Франции", обобщенно - без "мертвых душ" и хохота Дьявола Гоголя, с его:
- Не обманешь - не продашь.
- Это русский человек так говорит. И врет на базаре, в гостиных, в газетах и клубах.
Господи, какое окаянство! Первый день, первый день! Из него родилось. Вы помните безумно-прелестную песенку Офелии:
Занялась уже денница,
Валентинов день настал,
Под окном стоит девица
"Спишь ли милый или встал?"
Он услышал, встрепенулся...
Быстро двери отворил,
С нею в комнату вернулся,
Но не деву отпустил...
Пресвятая! как безбожно
Клятву верности забыть...
Ах, мужчине только можно
Полюбить и разлюбить!
"Ты хотел на мне жениться",
Говорит ему она.
"Позабыл, хоть побожиться,
В этом не моя вина".
Нет. Конечно я не сужу. "Были обстоятельства". "Была необходимость". Но позвольте, разве Чичиков обманывал бы, если бы не "обстоятельства". Был "беден" - и заторговал "мертвыми душами". Я думаю, даже Николай II вел себя неправдиво и кое-как не "без обстоятельств". Позвольте, где же нет "обстоятельств"? Мир вообще не без "обстоятельств". Но есть "обстоятельства" и
Наш характер. Душа. И вот отрочество - просто не в состоянии обмануть.
Я не обманываю не потому, чтобы был умен, а потому, что по возрасту я даже не знаю, что такое обман.
"И все ли поверили!" - Да? Ведь да?
Мы же в обман "Валентинова дня" просто никому и ничему не верим "в своей Республике". - Позвольте, какая же это республика, когда никто никому не верит. Это "мертвые души" Гоголя.
Ведьма поймала Хому Брута. "Не клянись, мошенник. Вижу, вижу, что ты плут... И... главное... ха... ха... ха... сам о себе сказал, что подлый лгунишка, который на выборах и вечах, в клубе и везде, в газетах и везде обманывал публику... Уж я не знаю, "сберегая честь" или "для пользы отечества", а я думаю просто... ха... ха... ха... по своей "плутовской натуре..."
Офелии было с чего с ума сойти.
Главное - Валентинов день!
"Посмотри, как солнце встало..."
Ну, врешь понедельник, ну - врешь среду. Четверг - и в него врешь. Но не в субботу же, в Святую Субботу.
Поразительно, что из евреев, которых так много в кадетской партии, никто не напомнил, что "в субботу нельзя лгать". А из христиан никто не вспомнил о воскресеньи. Ну, это шутки. А вообще-то и все дело, что республика вообще родилась из какого-то обмана ли, лукавства ли, из какой-то мути - трудно разобрать. Но ее рождение не было чисто и невинно. И в этом, - единственно в этом, заключается вся болезнь. Гнилое зачатие. Больной зародыш.
В.В.Розанов несправедливо был забыт, долгое время он оставался за гранью литературы. И дело вовсе не в том, что он мало был кому интересен, а в том, что Розанов — личность сложная и дать ему какую-либо конкретную характеристику было затруднительно. Даже на сегодняшний день мы мало знаем о нём как о личности и писателе. Наследие его обширно и включает в себя более 30 книг по философии, истории, религии, морали, литературе, культуре. Его творчество — одно из наиболее неоднозначных явлений русской культуры.
Книга Розанова «Уединённое» (1912) представляет собой собрание разрозненных эссеистических набросков, беглых умозрений, дневниковых записей, внутренних диалогов, объединённых по настроению.В "Уединенном" Розанов формулирует и свое отношение к религии. Оно напоминает отношение к христианству Леонтьева, а именно отношение к Христу как к личному Богу.До 1911 года никто не решился бы назвать его писателем. В лучшем случае – очеркистом. Но после выхода "Уединенное", его признали как творца и петербургского мистика.
«Последние листья» (1916 — 1917) — впечатляющий свод эссе-дневниковых записей, составленный знаменитым отечественным писателем-философом Василием Васильевичем Розановым (1856 — 1919) и являющийся своего рода логическим продолжением двух ранее изданных «коробов» «Опавших листьев» (1913–1915). Книга рассчитана на самую широкую читательскую аудиторию.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».
«Мы подходили к Новороссийску. Громоздились невысокие, лесистые горы; море было спокойное, а из воды, неподалеку от мола, торчали мачты потопленного командами Черноморского флота. Влево, под горою, белели дачи Геленджика…».
Из книги: Алексей Толстой «Собрание сочинений в 10 томах. Том 4» (Москва: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г.)Комментарии Ю. Крестинского.
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)