Черный махаон - [44]

. Неловко повернулся: со стола, забытая на краю, соскользнула и с грохотом ударилась об пол большая кружка с надписью «Бусеньке». Разбилась.

Вот ее в самом деле жаль. И ореол из рисованных сердечек, рассыпанный на бежевом паркете, – тоже жаль.

Но всегда приходится чем-то жертвовать.

Он еще раз огляделся. Тонкой струйкой прошелся по неприбранной кровати – на белой простыне мгновенно образовались желтые неаккуратные пятна. Повел струйку к выходу из комнаты.

Дальше по коридору.

Вниз по лестнице.

По ходу, щедро плеснул под двери, на мягкую, со вкусом выбранную мебель и ненавистные занавески. Методично, с чувством разгорающегося восторга, он вылил остатки бензина крест-накрест, выбросил в центр холла канистру и полез в карман за зажигалкой.

Он никогда не курил. Острые запахи вызывали чувство тошноты и рвоту, оседали липко и противно на языке, въедались в гортань. Он, кажется, даже чувствовал, как они бегут по венам.

Сплюнув себе под ноги отвратительную горечь, щелкнул зажигалкой, выпустив узкий язычок ярко-оранжевого пламени. Поднес к пропитанной бензином портьере:

– Ну, счастливо вам оставаться, – прошептал.

Огонь, будто выпущенный из тысячелетнего заточения джинн, прыгнул на ткань, оставил после себя дорожку скрюченных и обугленных волокон. И тут же распрямился во весь рост, дотягиваясь огненными лапами до потолка, перепрыгивая по бензиновой дорожке на стулья и кресла, растекаясь сизым маревом по коврам.

Парень хмыкнул, вышел на крыльцо и закрыл за собой дверь.

Еще пара десятков минут и он выберется из этого пропахшего рыбой и водорослями города.

47

Ирина встрепенулась. Руки болели – она вчера весь вечер билась ими в дверь. Но, кажется, в этом доме никто, кроме ненормального парня с едкой ухмылкой и злым взглядом, не живет. Устав биться в глухую дверь, она прислушалась, но не услышали ни голосов, ни шагов. Только пустота.

Почувствовала, как медленно подкатывает дурнота. Горло будто перехватило, стало трудно дышать. Безошибочно поняла: приступ. Он всегда подкрадывался, стоило понервничать.

Они выбрались на пленэр: недалеко от лагеря была сказочная река, ее особенно классно писать чуть за полдень, когда солнца много, но оно уже падает легкими косыми тенями на воду, затемняя берег. Смотришь, и будто во-вот русалка выглянет. Ирина отошла от группы, села на камень у дальней сосны, на пригорке. Оттуда эта тень на воде выглядела особенно синей и загадочной. Только начала работать. Когда появился этот парень. Улыбнулся.

– Я водитель твоего папы. Ты чего сотовый не берешь?

Ирка удивилась, что у отца водитель:

– Так здесь же лес, не берет. А где папа?

Парень махнул в сторону дороги:

– Так в машине. Он бы сюда и не пробрался, – водитель усмехнулся и подмигнул. – Пошли, он тебе кисть привез.

Ирка посмотрела на группу и учителя: они увлеченно рисовали и ее не видели.

Парень двинул в сторону дороги:

– Ну, чего мнешься? Предупреди, что отец приехал к тебе, кисть привез.

Ирка метнулась, предупредила. Учительница кивнула, вскользь глянула на парня и отвернулась. Ирка поспешила за парнем. И поняла, что что-о не так уже на дороге. Когда вместо отцовского бежевого крузера, увидела огромную черную машину. Затормозила.

И вот тут-то ее и схватили за шиворот и бросили в машину.

А сумка с лекарством осталась там, у дороги.

Ирка постаралась выровнять дыхание, успокоиться. Во рту стало горько и сухо. Сердце лихорадочно стучалось: вот сейчас будет приступ, и она задохнется. И никто даже не сможет помочь. Потому что помочь просто некому.

Она села на пол, потянулась к ветровке: туда мама уложила дополнительный баллончик. Ирка пользовалась им в автобусе. Он был полупустой, но на пару приемов должно было хватить.

Перед глазами пошли зелено-синие круги, стало тяжело и мутно. Пальцы слушались все неохотнее, но нащупали заветный баллончик.

Ирка сделала два торопливых вдоха – на большее в баллончике не осталось, и чувствовала, как приступ отступает.

Здесь было темно и холодно: кафельный пол, унитаз, крохотная раковина и неработающая душевая кабина. Этот парень кинул ей плед и тощую подушку, которую девочка и постелила на дне душевой кабины. Кое-как поспала.

Сквозь крохотное узкое оконце под потолком едва пробивался лунный свет, хотелось есть. Но ничего, кроме воды из-под крана, она не нашла. Поэтому пила.

Не плакала. Почему-то думалось, что маме – а этот парень, похититель, что-то говорил, про маму, – ей в сто раз тяжелее. Ведь она не знала, что у нее, Иры, есть плед и тощая подушка, и еще вода и тонкий лучик лунного света. Она там, наверно, с ума сходит.

Мысли убегали и возвращались к луне, во сне она бежала по лунной дорожке, а мама встречала ее, распахнув объятия. И не плакала. Все за что-то извинялась.

Утром дверь скрипнула, впустила небритого и как-то опасно довольного похитителя.

– Выспалась? – у него был противный голос, вкрадчивый, но ему не хотелось верить. Ирина съежилась:

– Вы меня когда отпустите? – Она помнила, что похитителей нельзя злить, поэтому решила обращаться к парню на «вы».

Парень хмыкнул:

– Скоро и отпущу. Мамка твоя для меня кое-что сделает, и гуляй. На пока, поешь, – сунул в руки тарелку с тушеной картошкой, бросил на колени пачку молока и запаянную в пакет булочку.