Черный лебедь - [43]

– Когда? – спросил Давид Дубланк, рассчитывая в уме время, которое потребуется, чтобы помочь в подобном деле.

– Как можно быстрее, – сказал Себастьяно.

– Свяжитесь с моим пилотом. Он подготовит самолет. Он в вашем полном распоряжении, монсеньор, – закончил Дубланк, даже не спросив о причинах такой спешки.

Себастьяно покинул кабинет и вернулся в столовую, громко окликая сестру Имельду.

– Чем вы там занимаетесь, сестра? Спите? – вскинулся он, когда монахиня предстала перед ним, быстрая и молчаливая.

Она привыкла к резкости монсеньора, но на этот раз он показался ей более нервозным, чем обычно. Она молча остановилась перед ним в ожидании приказаний.

– Пришлите мне падре Томаса. И потом уберите все это, – показал Себастьяно на остывающий завтрак.

– Падре Томас в церкви. Принимает исповедь, – пробормотала монахиня.

– Он нужен мне здесь. Немедленно, – распорядился он тоном, не допускающим возражений.

Сестра Имельда наклонила голову в знак повиновения и исчезла так же тихо, как появилась.

Падре Томас, человек очень образованный и исполнительный, был секретарем монсеньора Бригенти.

Себастьяно прошел в спальню и сменил церковное облачение на костюм из коричневой шерсти и трикотажный джемпер. Из маленького сейфа, спрятанного за репродукцией «Мадонны со щегленком», достал швейцарские и итальянские банкноты, которые сунул, не считая, во внутренний карман пиджака.

Когда Себастьяно вернулся в кабинет, падре Томас уже ожидал его. Он был похож скорее на молодого семинариста, чем на священника – светловолосый, высокий, слегка сутуловатый. Лицо его было усеяно угрями, а внимательные живые глаза и тонкие губы, казалось, готовы в любой момент к улыбке. Себастьяно заметил его в Ватикане, привез с собой в Милан, а потом и в Лозанну. Пока у него не было причин разочароваться в своем помощнике.

Усевшись за письменный стол, Себастьяно протянул падре Томасу несколько исписанных от руки страниц, которые он подготовил за прошлую ночь.

– Отпечатайте их на машинке лично и пришлите мне, – приказал он, передавая ему листы. – Отмените все мои встречи на сегодня и на ближайшие два дня.

Падре Томас кивнул, сдерживая снедавшее его любопытство.

– Положитесь на меня, – сказал он.

– Я еду в Италию, – сообщил Бригенти, – по важному и срочному делу. Никто, кроме вас, не должен знать об этой поездке. Рассчитываю на вашу сдержанность.

– Не беспокойтесь на этот счет.

Себастьяно огляделся кругом, словно ища забытый предмет.

– Позвоните профессору Мингарди, – добавил он. – Скажите ему, чтобы он подъехал прямо на летное поле, и как можно скорее.

– Вы отправляетесь на самолете? – вопросительно вскинул брови молодой человек, скорее из любопытства, чем от мысли о риске, связанном с перелетом в военное время.

– На самолете синьора Дубланка, – уточнил Бригенти.

– Понимаю, – пробормотал падре Томас, который не разделял фамильярности, с которой его принципал обращался с банкиром. – Я буду молиться за вас, – добавил он.

– Да услышит вас бог, – ответил тот, изобразив на лице улыбку.

Прибыв в аэропорт на машине, предоставленной в его распоряжение Дубланком, Себастьяно встретил профессора Мингарди, который уже ожидал его.

Он взял друга под руку, и вместе они зашагали к взлетной полосе, где наготове стоял самолет.

– Арестовали Пьер-Джорджо, – вполголоса сообщил он.

– Когда? – обеспокоенно спросил профессор.

– Вчера в Милане, – ответил Себастьяно. – Они обыскали его квартиру.

– Этого следовало ожидать, – кивнул Мингарди. – Но Пьер-Джорджо – человек разумный. Он никогда не будет держать дома ничего компрометирующего. Меня больше беспокоит допрос. Эти люди не знают жалости.

Профессор Мингарди был теоретиком права, известным специалистом по гражданскому и уголовному законодательству.

– Первое, что надо сделать, это предупредить его связного в Комо. Пусть позаботится, чтобы исчезли материалы, которые могут вовлечь других людей, – подсказал прелат.

Антифашистская организация, в которой состоял профессор Мингарди, не занималась пропагандой и не планировала вооруженной борьбы. Она преследовала скорее гуманитарные цели, помогая преследуемым за политические убеждения и жертвам расовой ненависти. Римская церковь, не вмешиваясь в ее деятельность официально, способствовала созданию фронта солидарности, чем и занимался в Лозанне монсеньор Бригенти, который был связан, среди прочего, и с этой организацией. Прибыв в Лозанну, он связался с профессором Аугусто Мингарди, как ему было предписано в Риме. И почти сразу обнаружил, что одним из вдохновителей этой подпольной организации был Пьер-Джорджо Комотти.

Родители Себастьяно Бригенти хорошо знали графов Комотти, но Себастьяно и Пьер-Джорджо никогда не бывали друг у друга.

– Почему его арестовали? – спросил Мингарди.

– Гомосексуализм, – коротко ответил прелат. – Обвинение, возможно, подстроено полицейскими властями. Видимо, в этом замешана ОВРА.[2] Говорят еще о кокаине.

– Другими словами, донос, – заключил профессор.

– Как всегда, когда совершаются блестящие полицейские операции.

– На кого я могу, рассчитывать в Комо? – спросил Мингарди.

– На Джованни Липпи, работника типографии. Это верный человек, решительный и умный. Прощайте!