Черный лебедь - [114]

Это случилось в восемьдесят втором году, и Джанни был коммерческим директором издательства, когда его зять, Коррадо Кайзерлан, обнаружил, что тот принимал дорогостоящие подарки от некоторых крупных поставщиков. Таков был Джанни с самого детства. Он никогда не мог устоять перед искушением урвать себе лишнюю долю, хотя и приносил своей деятельностью гораздо большую пользу.

Решение об исключении Джанни было принято на бурном семейном совете. Предостережения, с которыми выступил Эмилиано, и неодобрение этой слишком радикальной меры, с которым выступила Эстер, не повлияли на приговор. Верх взяла коалиция Лолы и Валли вместе с их мужьями.

– Монтальдо никогда не кусает Монтальдо, – напомнил им Эмилиано изречение старого Эдисона. – Если вы нарушите этот принцип, вы долго будете расхлебывать последствия.

Но никто не послушал его. А вскоре после этого Джанни уступил свою долю, равную двадцати процентам от всего пакета акций, Джованни Ровести, старинному конкуренту издательства «Монтальдо». Сам же переехал в Бразилию и там извлек большую пользу из своего исключительно предпринимательского таланта. Он создал фабрику керамической плитки и очень скоро захватил весь бразильский рынок, а впоследствии и американский. Со временем он перебрался в Соединенные Штаты, и в настоящее время имя Джанни Монтальдо числится в списке самых богатых людей Америки. По меньшей мере, двое из десяти американцев имеют у себя дома пол, облицовку кухни или ванной из плитки, произведенной на предприятиях Монтальдо. Что же касается сестер, то они очень скоро и весьма болезненно ощутили плоды своей глупости. Со временем им пришлось за двойную цену перекупать те акции, которые Джанни продал Ровести. На эту акцию по восстановлению семейного предприятия ушла даже часть их личного состояния.

Мой ужин с Эстер превратился в бесконечную беседу, а кушанья на нашем столе стыли под красноречиво-жалобным взглядом слуги-филиппинца.

– Уже восемь лет, как я не видела моего Джанни, – пожаловалась она, и в голосе ее прозвучала материнская грусть. – Я знаю, что время от времени он возвращается в Италию, но никогда не приходит навестить меня. Ограничивается телефонными звонками. Присылает мне цветы и подарки, но не хочет видеть меня. В его глазах я виновна в том, что не помешала своим дочерям исключить его из семейного дела.

Я слушала и молчала, зная, что она не ждет от меня пи сочувствия, ни утешений. Годы смягчили ее прежние горести, а новые она принимала со спокойной мудростью человека, который много пожил на свете.

– Дочери, – продолжала она. – Такие разные и в то же время такие похожие, они вечно ссорятся между собой, но готовы тотчас объединиться, если считают, что перед ними общий враг или общая цель. Каждая из них всегда была убеждена, что ее я люблю больше, чем другую, а я не делаю между ними абсолютно никакого различия. Лола родилась из мечты, – сказала она, взглянув на меня горячим испытующим взглядом. – Много раз я собиралась сказать ей правду о ее отце, но так и не нашла в себе достаточно храбрости, чтобы сделать это.

Обычно Эстер удавалось скрывать свое волнение, когда она вызывала в памяти самые важные моменты своей жизни, но на этот раз голос ее задрожал.

– Лола так и не узнала правду, – помолчав, проговорила она. – И когда Себастьяно умер в семидесятом году, она даже не вспомнила о нем.

– Как он умер? – спросила я.

– Он был в это время где-то в лесах Амазонки. Укус ядовитого насекомого, как мне сказали. Я получила известие о его смерти лишь через много недель. Странная вещь, но я не испытала горя, – призналась Эстер, склонившись ко мне. – Была лишь тоска по нашей далекой юности и желание вернуться назад, чтобы прожить все сначала. Хотелось бы прожить эти годы как-то иначе, но что уж думать о том, чего нам все равно не дано.

Она слегка покачала головой, улыбаясь каким-то своим далеким мыслям.

– Многое я начинаю уже забывать. Бывает, кто-то говорит мне о прошлых событиях, и я киваю, словно бы помню, а на самом деле это для меня белые страницы.

Слуга-филиппинец бесшумно возник на пороге, ожидая знака, чтобы убрать со стола блюда, к которым так никто из нас и не притронулся, но Эстер не замечала его.

– Эмилиано мне очень не хватает, – с горечью сказала она. – Фабрицио заполняет лишь часть этой огромной пустоты. Он больше других бывает рядом со мной. Он в самом деле мой сын, хоть и не я произвела его на свет. Он многое взял у Эмилиано. Оба они, я думаю, унаследовали лучшие качества Эдисона: способность заглядывать далеко и способность творить.

Неторопливо, задумчиво, с частыми остановками, чтобы передохнуть и собраться с мыслями, Эстер продолжала рассказывать мне о семье.

– Дочери, – сокрушалась она, – очень недальновидны в делах. Совершают ошибки, признают их, в конце концов, и вновь продолжают ошибаться. Исключили Джанни из дела и тут же совершили новую ошибку, занявшись приобретением телевизионной сети. Они зашли здесь в тупик и бьются в тщетных поисках выхода, не понимая, что нужно сменить курс и пойти новой дорогой.

Я уже знала, что инициатором в этом деле выступил Коррадо Кайзерлан, который считал, что издательство «Монтальдо» не может игнорировать такую важную и быстро развивающуюся отрасль, как телевидение. Эмилиано предупреждал их, но Валли и Лола, подстрекаемые своими мужьями, и здесь взяли верх. В конце концов, Эмилиано уступил. Он не хотел развязывать новую внутрисемейную войну, а его личное состояние в любом случае обеспечивало ему спокойную жизнь. Детей у него не было, и я, по заключению врачей, не могла иметь их. Ради кого ему было сражаться на новом фронте? Вот он и позволил им ввязаться в незнакомое дело.