Черный козлик - [2]

На одеяло золото лилось тоненькой струйкой, и в конце концов образовался сверкающий холмик. Но кувшин… кувшин вдруг развалился в моих руках, и осколки посыпались в горку пепла неподалеку от волшебного золотого холмика.

Мамун выразительно на меня поглядел — я отвел взгляд и смотрел только на золото.

Мамун завязал золото в узел и бережно положил во вьючный мешок. Мы с облегчением вздохнули. Чай выкипел весь и сгорел. Хлеб — тоже сгорел.

Мы поднялись до восхода солнца. Мамун с удвоенной силой принялся месить тесто — накануне мы ничего не ели.

Я пошел собирать дрова, а когда через несколько минут вернулся, заметил, что Мамун помрачнел. Что-то случилось — это я прочел в хорошо знакомом мне взгляде Мамуна. Он хотел было заговорить, но, видимо, не решался, продолжая с остервенением месить тесто… Я не успел ни о чем спросить, как увидел вдруг на песке у его ног завязанное в узел одеяло. Бросился как безумный, боясь, что не выдержит сердце, развязал… Вместо золота на одеяле лежала кучка пепла!..

2

— А когда вы раскрыли кувшин, золото не походило на пепел? — спросил шейх Гума.

— Нет! — выпалил я. — Золото было самое настоящее! Я же видел! Оно сверкало, переливалось… Шейх не дал мне договорить.

— Что ж… Значит, действительно золото, — произнес он совершенно спокойно, озадачив меня.

Наступило молчание, нарушавшееся лишь стрекотанием сверчков в оазисе.

— Выходит, нужен был черный козленок? — спросил я его прямо, без обиняков.

Старик откашлялся и ответил, почему-то понизив голос, едва слышно:

— Так говорят… Но золото в Великой Сахаре обычно находят в тех местах, где не найдешь ни черного, ни белого козленка. Все это сказки…

Опять наступило молчание, только чайник урчал. Затем шейх сказал:

— Но если золото и в самом деле превратилось в пепел, значит, один из вас — грешен…

Ошеломленный таким заявлением, я сидел, уткнувшись головой в колени. Я, прибывший из Европы и Америки… И вдруг заговорил Мамун, не скрывая ожесточения:

— А кто? Кто не грешен из нас, шейх Гума? Скажи!

Мы замолчали надолго. Молчание было тягостным. Поэтому я хорошо запомнил, что ответил наконец шейх. Он сказал:

— Ты прав! — и пристально посмотрел в глаза сначала мне, потом Мамуну.