Черный котел - [64]

— Юхан умер! Телеграмма. Получила ее на станции. Смотри: «Юхан скончался сегодня ночью. Лива».

И тихо, но с глубоким упреком:

— Тебе все равно?

И, отвернувшись, закрыв лицо руками, всхлипывая:

— Ему все равно, он себе спокойно сидит!

А потом, с карающей строгостью, с дикими глазами:

— Встань, Енс Фердинанд! Слышишь! Тебе нужно ехать! Лива не может оставаться одна в чужом городе! А Магдалена не может поехать из-за детей и старика… Ведь Томеа лежит больная! А я… я не поеду! Я боюсь!

И снова слезы и жалобы:

— Я признаюсь… это нехорошо с моей стороны… но я боюсь, ужасно боюсь… и к тому же меня так укачивает, что я не могу и руки поднять… Нервы у меня сдадут еще на пути туда… От меня никакой помощи… Буду только ей в тягость!..

Енс Фердинанд спокойно поднимается и со вздохом говорит:

— Не агитируй меня, Сигрун, конечно, я поеду.

Он допил стакан и поставил бутылку в шкаф.

Сигрун снова начала причитать. Он ее не слышал, закурил сигарету и взял шапку.

— Бессердечно с твоей стороны уходить сейчас! — слышалось за его спиной. — Ты знаешь, как я волнуюсь! Куда же ты?

— Узнать, когда отходит пароход.

— Завтра рано утром. Это же ясно! Нечего и узнавать! Енс Фердинанд! — Она резко дернула его за рукав: — Ты не мог бы налить мне рюмочку водки! Я прошу тебя об этом впервые в жизни!

Он удивленно повернулся:

— Конечно, конечно, конечно.

Сигрун выпила рюмку, не мигнув, и попросила вторую.

Она села на складной стул. Брат ходил по комнате взад и вперед.

— Значит, это божья воля, что Юхан и Лива не будут вместе, — сказала Сигрун жалобным голосом. — Да так оно и лучше. Я не думаю, чтобы они были счастливы. Он не смог бы примириться с ее сектантством. Знаешь, Енс Фердинанд, мне кажется, что он обращался бы с ней жестоко. Он ведь был ужасно вспыльчивый. А она, в сущности, это заслужила. Ты подумай только — быть заодно с этими людьми! Он бы никогда на это не пошел! Можешь себе представить, чтобы такой человек, как Юхан, сидел бы в грязной пекарне и… нет, это невозможно. И вообще ему была нужна не такая, как она… Хотя она, конечно, хороша собой… Совсем не такая… Ведь Юхан был такой аристократ… Да, Енс Фердинанд! Он был рожден повелевать. Он привык приказывать, привык, чтобы его слушались. Наш чудесный Юхан и Лива с хутора Кванхус!

Сигрун пыталась подавить слезы. Справившись с ними, продолжала:

— И еще эта Магдалена! Кто она такая, если не настоящая шлюха! Подумай, в первый же вечер, как она вернулась, она была на танцах, ее многие видели. А Томеа, с усами! Подумай… она гуляла с этим чудным исландцем… Нельзя поверить, правда? Стыда у них нет… но он от нее сбежал, фру Люндегор из гостиницы ждет от него ребенка!.. Слушай!.. А дочь консула Тарновиуса сделала аборт! В ту самую ночь, как они узнали, что ее муж погиб на войне! А теперь говорят, что она снюхалась с самим капитаном Гилгудом… подумать только… ей семнадцать, ему пятьдесят шесть! А толстая Астрид, ее унтер-офицер тоже погиб на войне, а у нее будет ребенок от другого унтер-офицера. А Риту, блондинку, которая продавала билеты в кино, изнасиловал моряк, говорят, что его здорово накажут… Потому что теперь это вдруг запретили! Да, что ты скажешь? Теперь, говорят, это запрещено… А три года этим можно было заниматься без всякого стеснения… можно сказать, на улицах и площадях.

Енс Фердинанд вполуха слушал взволнованный поток слов сестры. Он наполнил рюмки и тихо вернулся в блаженный мир одиночества.

Крошечный золотой жучок, вероятно, пробирается своим путем под оком солнца, оно чистое, как прозрачная вода, но к вечеру становится темно-красным и пыльным, как испанский перец, пока совсем не исчезнет за безоблачным горизонтом.

Наступает ночь, и становится видимой планета Юпитер, она в тысячу четыреста раз больше Земли и окутана гигантским морем облаков. Пока блестящий крошечный жучок светится слабым светом в сиянии звезд, далекий и мрачный солнечный свет направляется на движущееся облачное море Юпитера, которое состоит не из пара, не из снежинок, а из углекислоты и испарений аммиака… и все же над его необъятной пустыней сменяются день и ночь… Орион и Плеяды привычно освещают бурное ядовитое море, все знакомые созвездия светят и подмигивают над этой чуждой страной мрака и холода, которая мертвее самой смерти.

— А Пьёлле Шиббю разводится с женой, — слышит он далекий и чужой голос Сигрун. — Оба изменяли друг другу, но она была гораздо хуже его, ведь она…

— А ты знаешь, из чего состоит море на Юпитере? — прерывает он ее в ярости. — Из аммиачного спирта! Оно воняет углекислым аммонием… конюшней… застоявшейся мочой!

— Что ты хочешь сказать? На что ты намекаешь?

Он вонзает кулаки в карманы и бьет ими, словно крыльями:

— Что я хочу сказать? Скажу тебе прямо — я считаю, что вся эта гигантская планета воняет, как огромная, насквозь пропитавшаяся мочой перина!

— Енс Фердинанд!

— Прощай! — говорит он и хлопает дверью, уходя.

Енс Фердинанд бродит наугад в этот сырой, штормовой день. Шквальный ветер рисует темные веера на сером фьорде, а каждый веер пылит белой и серой пылью, словно метла. Даже заводь беспокойна, суда и лодки бьются на цепях, и волны упорно и безостановочно переливаются через мостки. С моря валит необозримая рать серых штормовых туч. На одно мгновение сквозь серый мрак пробивается кристально-светлый солнечный лучик и превращает небо в ландшафт с горами и синеющими долинами. Занавес скользит в сторону, открывая ландшафт Юпитера с его безумной и жестокой красотой. Но в следующее же мгновение удивительное зрелище исчезает. Оно предназначалось не для людских глаз, а для богов и великанов.