Черный котел - [62]

Наборщик взял фуражку, пожал плечами и, не попрощавшись, вышел.

Редактор встал. Что на уме у этого отчаянного человека? Часовой механизм! Редактор быстро подошел к наборному ящику и открыл его. Ну, конечно, часовой механизм исчез.

Вот только куда он исчез? А может быть, вовсе и не исчез. Может быть, именно не исчез, а просто-напросто… пущен в ход!

Он прислушался. Да. Откуда-то доносилось ритмичное тиканье. Ошибиться невозможно. «Тик-так, тик-так» — слышалось откуда-то, как будто стучали по дереву. Неужели эта дьявольская штука спрятана в стене или под полом? И вдруг звук прекратился…

Редактор бросился вон из типографии с непокрытой головой, без палки и калош. Остановился только, когда его отделяло от типографии большое расстояние. Раздался оглушительный взрыв. Но, правда, с другой стороны. Еще один! Еще!

Но это обычная учебная стрельба. Пороховой дым стлался над батареей на мысу.

Несмотря ни на что, редактор был вынужден улыбнуться. Что за времена, что за времена! Видит бог, нет ничего удивительного в том, что нервы иногда сдают.

Он глубоко, с облегчением вздохнул.

Штормовой ветер освежил его. Типография по-прежнему находилась на своем обычном месте. Никаких разрушений не было заметно. Тиканье слышалось по-прежнему, но редактор Скэллинг установил, что оно доносится с маленького залива Танггравен, где сумасшедший Маркус мастерит свои лодки.

Редактор взял шляпу и трость, собираясь немного пройтись перед обедом. Он пойдет к заливу Танггравен и посмотрит, откуда берется звук, который выводит его из равновесия. А теперь надо обдумать создавшееся положение. Нового наборщика можно, наверное, найти. Придется взять Гуго, помощника маляра, он обычно помогал Хермансену, когда было особенно много работы. Он не так уж плох.

Редактор остановился перед лодочным сараем Маркуса. Противный стук прекратился. Он заглянул в приоткрытую дверь. От того, что он там увидел, у него снова перехватило дыхание, он увидел крест… огромный деревянный крест, заполнивший собой мастерскую во всю длину. Боже милостивый! Что же это такое?

Крест был сделан добротно, дерево обстругано, отлакировано, а наверху, на перекладине, была прикреплена пластинка и на ней буквы I. N. R. I.[9]

Что тут происходит?

Он вошел, Маркус двинулся ему навстречу, пробираясь через пену свежих стружек. Стружки пристали к его густой бороде.

— Для чего этот крест? — спросил редактор нерешительно.

— Это крест Иисуса Христа, — спокойно объяснил лодочный мастер тоном учителя, который терпеливо растолковывает урок непонятливому ученику.

— Где он… будет воздвигнут? — спросил редактор. Он был растерян, и колени у него подгибались.

— На Голгофе, — прозвучал ответ. Маркус отвернулся и начал искать что-то на полке.

Редактора снова стала бить дрожь. Все закружилось у него перед глазами. Строка из псалма всплыла в его мозгу:

Легко других учить свой крест нести,

но тяжко самому с крестом сквозь жизнь брести.

Сенсация всегда сенсация — печальная она или радостная, но в первом потрясении всегда есть какое-то наслаждение. Сильное впечатление словно поджигает фитиль… душа взмывает ввысь, подобно клокочущей ракете, и, только когда она теряет скорость, можно видеть, что за огненные плоды падают с нее — плоды радости или печали. Людям нравится краткий огненный праздник сенсации, они устремляются к нему, ослепленные страстью, подобно моли, летящей на свет. Поджигателям войны прекрасно известен этот закон, и они пользуются им в своих дьявольских целях. Но подождите, мерзавцы… расплата близка, демоны наказующие уже сварили напиток проклятия для всех вас, для тех, кто играет человеческими жизнями и унавоживает свои фруктовые деревья горем и бедой людей!..

Енс Фердинанд сжимает в карманах кулаки и машет полами пиджака, словно птица крыльями. На мгновение все его существо проникается гневом и ненавистью. Но потом жар остывает, превращается в насмешку, в бессильную насмешку, гримасу клоуна… Удел провинциального реформатора…

«Мне следовало бы стать пастором, — думает он, смеясь холодным смешком. — Или хотя бы проповедником. Как Симон-пекарь».

Он ловит себя на том, что испытывает нечто вроде симпатии к Симону. Очень жаль, что этот неутомимый фанатик не выбрал себе разумной дороги, а пошел по пути религиозного безумия. Но и в этом своем безумии он проявляет дьявольскую силу, в одиночку сражаясь с власть имущими и теми, кто наживается на войне.

Вон он стоит на площади перед магазином Саломона Ольсена и обращается к очереди вдов и сирот, возлюбленных и родственников, людей, которые словно бы не осознали, что горе пришло теперь к ним, но еще верят в чудо, ждут чуда, и взоры их прикованы к слову «по-видимому» в телеграмме. Может быть, кому-то и удалось спастись… если не другим, то моему Петеру или Хансу!

— Ибо мы должны бороться против князей и властей предержащих! — выкрикивает пекарь. — Против господ мира, которые правят во мраке, против войска зла!

Симон охрип, ему приходится замолчать, чтобы не вызывать к себе жалости.

Этот одинокий, исхлестанный ветром и насквозь промокший человек, объятый неиссякаемым жаром вдохновения, поистине похож на самого настоящего пророка… на Иоанна Крестителя, проповедующего в пустыне. Даже на самого мессию, когда он заносил кнут над прилавками менял.