Черный котел - [32]

Маленькая слезинка выползла из уголка редакторского глаза. Он вспомнил своего сына Кая, ровесника Ивара, ему тоже двадцать пять. Кай в свое время очень хотел стать моряком, но из этого, слава богу, ничего не вышло; к великому счастью, он удовлетворился работой бухгалтера у Тарновиуса. Но если бы он стал моряком, а потом, естественно, капитаном или штурманом? Подумать только, что Кай лежал бы сейчас вместо Ивара в морге, с грудью, прошитой пулеметной очередью!

Да, редактор мог понять тяжелое горе родственников. Некролог получился вдохновенный.

— Может быть, немного слишком торжественный, — сказал он наборщику Енсу Фердинанду Хермансену, протягивая ему рукопись. — Но в такой ситуации нужно проявлять великодушие. Ивар Бергхаммер к тому же первая из жертв моря, которая будет действительно покоиться здесь, в родной земле. Дай бог, чтобы она оказалась последней! — прибавил редактор, ретируясь со вздохом в свой маленький кабинет.

Наборщик пробежал статью.

— Какого черта этот паршивый холуй болтает о великодушии, — пробормотал он. — Везде одно и то же: сначала загоняют тебя в могилу ради того, чтобы самим снимать пенки, а потом валятся на задницу, растроганные тем, с каким великодушием они заметили, что ты сдох. Снова могила неизвестного солдата. Вот бы их всех и отправить в нее!

В дверь постучали. Енс Фердинанд вздрогнул; обернувшись, увидел Бергтора Эрнберга.

— Я очень хотел бы напечатать эту песню, вернее, псалом, — сказал Бергтор. — Союз молодежи «Вперед» исполнит ее на могиле Ивара.

Бергтор был серьезен и дружелюбен, он забыл о своей обиде. Пожав черную руку наборщика, он сказал, доверительно улыбнувшись:

— У нас была неприятная стычка у Марселиуса, Енс Фердинанд. Забудем ее. Перед лицом смерти мы все друзья, не помнящие обид и зла. — Он развернул напечатанный на машинке лист и положил его на наборную кассу. — Вот я написал стихотворение. На меня нашло вдохновение, когда я утром узнал о смерти Ивара. Мы не были друзьями, в сущности, даже были недругами. Как тебе известно, я простил Ивара и не дал хода делу. Разумеется. Вот еще! Ведь все произошло по пьяной лавочке. — Бергтор поднял голову, и грустная гордость промелькнула в его глазах.

— Но он умер, и он уже не просто Ивар Бергхаммер, а нечто большее, Енс Фердинанд, гораздо большее! Для нас в Котле он стал олицетворением многих смелых и бесстрашных моряков, которые жертвуют жизнью во имя родины… Они — фундамент нашего общества. Они представляют нашу страну в иностранных портах, они приносят ей богатство, они дороги нам, без них невозможно наше существование, они погибают на поле брани, Енс Фердинанд, и мы оказываем им всем такие почести, какие в наших слабых силах. Поэтому молодежь будет петь у могилы Ивара, на которой будет развеваться наш флаг!

Бергтор Эрнберг говорил так, словно уже произносил речь у могилы, грудь его высоко вздымалась, ноздри раздувались, верхняя губа была красная и припухла как будто от слез.

Енс Фердинанд недоверчиво пробежал глазами стихотворение. Ну, конечно же, напыщенная болтовня, наглая и насквозь пустая, идиотская игра в патриотизм, написанная на мотив известной песни «На прекрасных просторах Шэлунда».

— Ну и дерьмо же у тебя получилось, — резко сказал он. — Оно не украсит памяти Ивара.

Глаза Бергтора сузились, он сделал попытку улыбнуться, но тщетно. Прошло несколько мгновений, прежде чем он опомнился от нанесенного удара.

— Я не спрашиваю твоего мнения, — тихо проговорил он, — оно мне абсолютно безразлично. Мне нужно напечатать стихотворение. Понял? Типографская крыса, — прибавил он.

— Ты не поэт, — сказал со злобой Енс Фердинанд. — У нас в стране есть настоящие поэты, но ты не из их числа. Ты — ничтожество!

Бергтор сжал зубы и хотел было ударить, но опустил руки. Наклонился над наборщиком и прошипел:

— Козявка! Я мог бы, если бы захотел, скрутить тебя и засунуть в корзину для бумаг!

Он выпрямился с высокомерной миной:

— Вообще глупо с моей стороны вступать в разговор с простым рабочим. Где редактор?

Он схватил стихотворение и вышел. Слышно было, как он постучал в дверь кабинета. Немного погодя он вернулся. И тоном приказа, не глядя на наборщика, сказал:

— Поторопись, чтобы это было напечатано вовремя!

3

Энгильберта потрясло известие о гибели «Мануэлы» и смерти юноши с хутора Кванхус. Его грызло чувство, что и он каким-то образом виноват в этом несчастье, он мысленно протестовал и спорил с фру Свавой.

В соседней комнате шумели пьянчужки — Тюгесен и Мюклебуст. Они по очереди пели веселые песни. Мюклебуст, дурачась, пел фальцетом:

Я греб и сел на мель

однажды ранним утром…

Энгильберт постучал в стену и крикнул:

— Прекратите же вы там… разве вы не слышали, что произошло несчастье?

Мюклебуст тут же замолчал. Немного погодя Тюгесен приоткрыл дверь и заглянул в комнату Энгильберта. Глаза у него были пьяные, но серьезные. Недельной давности щетина топорщилась на подбородке.

— Вы, кажется, сказали, что произошло несчастье? — тихо спросил он. — В чем дело, господин Томсен?

В полумраке коридора угадывался прислушивающийся к разговору Мюклебуст. Энгильберт коротко рассказал датчанину, что произошло, и добавил: