Чёрный караван - [26]

— Согласен, — снова улыбнулся я, — однако не следует забывать, что Афганистан и Россию разделяет всего-навсего одна река. Не думаю, чтобы большевикам составило много труда перешагнуть ее.

— Да, — подтвердил хан, — между нами только одна Амударья. Есть на границе и такие места, где вообще реки нет. И все же я не верю, чтобы большевики могли сделать такой опрометчивый шаг. Нет, не верю. Я внимательно читал все воззвания, подписанные Лениным, — хан подчеркнул слово «все», — и ни в одном не встретил ничего, что могло бы умалить наше национальное достоинство, нанести ущерб государственному строю Афганистана. Ленин провозглашает, что договоры о разделе Персии, Турции — аннулированы, что Константинополь остается в руках мусульман. Ленин говорит: изгоняйте из своих стран завоевателей, берите свою судьбу в собственные руки. Нам именно это и нужно!

— Вы полагаете, что за пустыми словами большевиков не кроется никакой хитрой уловки?

Тяжелый взгляд хана красноречиво говорил, что собеседнику не понравился мой намек. Но хан сдержался.

— Слов нет, полковник, вы — человек умный. Однако вами в оценке событий руководит только рассудок. У человека же, кроме ума, есть еще сердце. Прислушайтесь к его голосу, и, мне кажется, вы многое увидите в ином свете.

Честно говоря, я не понял, что хотел этим сказать Асадулла-хан, и поэтому задал наводящий вопрос:

— Разве рассудок может быть в разладе с сердцем?

— Может, — кивнул Асадулла-хан, — во многих случаях может. В нашей жизни вообще слишком много рассудочности, а когда рассудочность преобладает, она подавляет чувства, обескровливает их. Отсюда — смятение духа. Вы говорите: «пустые слова». Это рассудок ваш говорит. А сердцем вы не можете не понимать, что при нынешнем положении в мире невозможно играть такими словами.

— Нет, ваше превосходительство, я говорю именно то, что у меня на сердце! Поверьте, все обещания большевиков — пустой звук, авантюра…

— Постойте, постойте, господин полковник, — хан предостерегающе поднял руку, — не старайтесь таким способом подтвердить свою правоту. Я недавно беседовал с персидским консулом. И узнал от него, что Советы вывели русские войска с территории Персии, что бывший русский банк, железная дорога Джульфа — Тебриз, порт Пехлеви, телеграфная линия между Мешхедом и Сеистаном, словом, все, что принадлежало русским на персидской территории, безвозмездно передано правительству Персии, аннулированы все концессии. Это вы называете авантюрой? — Я молча курил, а хан продолжал — Скажите, сможет ли Лондон решиться на такой шаг? Сможет ли он, хотя бы на один день, провозгласить свободу зависимых от Великобритании стран; равноправие всех наций, вернуть странам все, что законно принадлежит им? Не сможет — это вы знаете лучше меня. И знаете, почему именно не сможет, — вот эту истину ваше сердце и не приемлет. Я ведь неспроста заговорил о несозвучии сердца и рассудка.

— Может быть, и так, ваше превосходительство. Однако я не могу допустить, что вы сердцем разделяете программу большевиков.

Асадулла-хан нацелился в меня острым взглядом.

— В чем именно? В вопросах государственного устройства или во внешней политике?

— Эти два положения неразделимы, одно из них неизменно вытекает из другого.

— Нет, их обязательно надо разделять! В вопросах внешней политики наши стремления во многом совпадают. Москва требует немедленного прекращения воины, выдвигает принцип равенства всех стран и всех народов. Мы, разумеется, сторонники такого принципа. Что же касается внутренней политики — это личное дело каждого государства. Большевики выдвинули новую цель, новый идеал, но что из этого получится, они пока и сами не знают. Возможно, история еще раз докажет, что творит ее не толпа, а выдающиеся личности. Это — дело времени. Для нас же, для афганцев, внутренняя политика большевиков не представляет опасности. У нашего народа свои цели, свои идеалы. Сама жизнь рассудит, кто прав, кто нет. Вот если они попытаются пролагать своим идеалам дорогу с помощью оружия, тогда мы будем в первых рядах борьбы против большевиков.

Я знал, что Асадулла-хан не сторонник нашей восточной политики, что он не только сочувственно относится к группе «младоафганцев», куда входят представители национальной интеллигенции и молодые офицеры, но даже оказывает им тайную поддержку. И тем не менее меня неприятно удивила такая резкость позиции хана, — тут чувствовалась не просто терпимость к большевикам, а явная симпатия. Это заставляло задуматься: что, если такой человек станет во главе государства, возьмет в свои руки бразды правления? Что может, последовать за этим? Ответ напрашивался сам собой: такой правитель завтра же обратит свои взоры на север, начнет искать пути сотрудничества с Москвой, поддержит индусов, взбаламутит персов… Словом, станет не тайным, а явным противником нашей политики на Востоке.

Заметив, что я погрузился в раздумье, Асадулла-хан предложил закурить.

— Я, кажется, утомил вас, полковник? — И улыбнулся мягкой улыбкой, совершенно не соответствовавшей тому, что он только что говорил. Хитрая афганская лиса!

— Нисколько не утомили, ваше превосходительство, — поспешил возразить я. — Слушаю вас с неизменным интересом.