Чёрный караван - [122]

— Господин полковник! Извините… Мы люди простые, не умеем скрывать свои чувства, ко всяким нежностям не приучены. Выкладываем все, что у нас на уме. Уж простите…

Я понимал, что любая резкость только повредит мне.

Поэтому, стараясь сохранить спокойствие, обратился к армянину:

— Что же вы хотите сказать?

Движением руки армянин успокоил толпу и неторопливо заговорил:

— Господин полковник! Андрей Васильевич — известный шутник. Он и пошутил. Мы, конечно, знаем, что правительство существует. Знаем и старых его руководителей, и новых. Только одного не можем понять: чье оно, это правительство?

— Народное правительство! — выкрикнул Дружкин сердито. — Правительство всего парода!

— Погоди, погоди, товарищ министр. — Армянин не сдавался. — Наш Айрапетян тоже парод?

— Народ!

— Другие толстосумы — тоже народ?

— Тоже!

— Тогда такое правительство нам ни к чему! — Толпа снова загудела. Армянин поднял руку, успокаивая, и продолжал: — Поэтому вы вернули заводы Айрапетяну? Он снова будет щелкать орехи, а мы — подбирать скорлупу? Так, что ли?

Кто-то громко выкрикнул:

— Предатели!

Толпа заволновалась.

Я чувствовал — моя выдержка и хладнокровие готовы мне изменить. Еще минута — и можно сорваться, выйти из себя, накричать. Лучше всего было поскорее покинуть двор типографии. Я поднял руку, чтобы сказать последнее слово, как вдруг вперед вышел, прихрамывая, какой-то человек с длинными рыжеватыми усами и остановил меня:

— Минуточку, господин полковник!

Комендант шепнул мне на ухо:

— Горюнов… главарь бунтовщиков!

Горюнов постучал об пол своей палкой и поднял на меня большие голубые глаза:

— Вы, господин полковник, напрасно вмешиваетесь в наш спор. Есть такая поговорка: «Где нет третьего, двое помирятся». Если вы перестанете вмешиваться, мы быстро поймем друг друга. Но если вы будете продолжать вмешательство… Тогда начнется большая драка. Это — первое. Во-вторых, вы только что сказали: «Судьба большевиков решена… Советская власть вырвана с корнем». А мы слышали, что большевики заняли Оренбург. Из Москвы в Туркестан идут составы с помощью. В Ташкент, говорят, прибудет сам Ленин. Да, да… Так говорят… Не знаю, правда это или неправда!

Кто-то звонко выкрикнул:

— Правда!

Толпа бурно зааплодировала.

Горюнов вынул из кармана какую-то бумажку и обратился к Дружкину:

— Товарищ министр… Извините, я называю вас «товарищем». Потому что мы единомышленники, действительно состоим в одной партии. Поэтому у меня моральное право называть вас товарищем.

Дружкин, не сдержавшись, накинулся на хромого:

— Ты оставь свое красноречие… Скажи, чего ты хочешь!

— Хорошо, скажу. — Горюнов, хромая, подошел к Дружкину вплотную и, глядя в упор в его горящие ненавистью глаза, продолжал: — Сегодня в два часа в клубе железнодорожников состоится собрание. Мы тоже туда пойдем. Просим вас: от имени правительства ответьте на эти наши требования!

Горюнов протянул бумагу Дружкину. Тот, не взяв бумагу, отвернулся и пробормотал:

— Собрания не будет!

— Почему?

— Об этом только что сказал господин полковник. С сегодняшнего дня собрания и митинги запрещаются!

— Кто запрещает?

Я вмешался в спор:

— Мы запрещаем! Сейчас же приступайте к работе! Даю вам полчаса. Если за это время вы не вернетесь на рабочие места, мы закроем типографию!

Толпа взорвалась, как бочка с порохом.

Я повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел.

Мы предвидели, что возле клуба железнодорожников начнется большое волнение. Тем не менее решили не отступать от своего намерения и, если понадобится, строго покарать бунтовщиков. В половине второго я тоже направился к вокзалу. Наши солдаты уже оцепили клуб. На соседних перекрестках стояли джигиты Ораз-сердара, милиционеры. На площади перед вокзалом толпились рабочие.

Комендант сообщил мне, что Зимин с Дружкиным ожидают меня в здании клуба. Я прошел к ним. На Зимине буквально лица не было. Он находился в крайней стадии растерянности. Заговорил дрожащим голосом:

— Вот увидите, начнутся беспорядки. Разве можно что-нибудь объяснить этим дикарям!

Противно было видеть Зимина в таком состоянии. Глава правительства. Войска в твоем распоряжении. Все карательные органы тебе подвластны. А ты дрожишь! Нет, нельзя было спокойно глядеть на него. Все же я заговорил шутливым тоном, стараясь не показать своего отношения к нему:

— Во время шторма одного пассажира корабля спросили: «Какое ваше последнее желание?» Он ответил: «Благополучно добраться до берега…» Другой спросил его: «Ну, а дальше? Что еще делать будешь?» Пассажир тяжело вздохнул и сказал: «Больше никогда не сяду на корабль!..»

Дружкин громко захохотал. Но Зимин продолжал молчать. Я закурил и добавил:

— Не волнуйтесь, господин премьер-министр… Жизнь — то же море. Вернее, бушующий океан. А вы — один из капитанов в этом океане. Скажите сами: может ли быть капитаном тот, кто никогда не видел шторма?

Зимин встал и ответил вопросом на вопрос:

— А сколько может быть капитанов на одном корабле, господин полковник?

Я сразу понял, в чей огород камешек. Зимин хотел сказать: «Если я капитан, тогда почему отменяются мои приказы?» Он, как видно, считал себя заправским капитаном, и невдомек ему было, что он только гость на капитанском мостике.