Черный камень. Сага темных земель - [108]

Но и опубликованные откровения германского мистика — не самая удобоваримая пища для размышлений. Общее впечатление большинства читателей таково: «Черная книга» суть метания поврежденного ума.

Штудируя ее, я в числе всевозможных загадок то и дело встречал упоминания о Черном Камне, занятном и страшноватом монолите, с незапамятных времен известном горцам Венгрии. С ним связано немало мрачных легенд. Правда, фон Юнцт не слишком подробно о нем писал — его вызывающие дрожь и зубовный перестук исследования посвящены главным образом культам и атрибутам черной магии, с которыми он соприкасался в свое время. Похоже, Черный Камень — материальный след некой религии, исчезнувшей столетия назад. Фон Юнцт назвал его «одним из ключей» — эта фраза повторяется многажды и с вариациями, являя собой одну из головоломок, которыми изобилует книга. Автор вскользь намекает на загадочные явления вблизи этого монолита; они бывают в Иванов день, вернее, в Иванову ночь.

Он упоминал гипотезу Отто Достмана о том, что Черный Камень появился во времена нашествия гуннов, его возвели в память о победе Аттилы над готами. Эту идею фон Юнцт решительно отмел, но увы, не подкрепил свое возражение убедительными фактами, лишь заметил, что связывать происхождение Камня с гуннами не более логично, чем Стоунхендж — с походами Вильгельма Завоевателя.

Как бы то ни было, эта ссылка на монументы глубокой древности донельзя раздразнила мое любопытство, и я, преодолев некоторые затруднения, нашел-таки пострадавший от крыс и плесени экземпляр «Следов исчезнувших империй» Достмана (Берлин, 1809, «Дер Драченхауз Пресс»). И не без разочарования обнаружил, что Черному Камню Достман уделил еще меньше строк, чем фон Юнцт, сочтя этот артефакт слишком молодым по сравнению с греко-римскими развалинами Малой Азии, которые были его любимым коньком. Он признавался, что не может классифицировать монолит по внешним признакам, но без колебаний относил его к монгольской культуре.

Не скажу, что я почерпнул у Достмана много нового, но в памяти запечатлелось название села по соседству с Черным Камнем — Стрегойкавар. В переводе — что-то наподобие Ведьмина города. Не правда ли, жутковато звучит? Копание в путеводителях и путевых заметках ничего не дало. Я даже на картах не нашел Стрегойкавар — он лежит в труднодоступной глуши, в стороне от туристских маршрутов. Но кое-что любопытное обнаружилось в «Мадьярском фольклоре» Дорнли. В главе о мистических сновидениях упомянут Черный Камень, а также удивительные суеверия, с ним связанные. Согласно поверью горцев, если вы уснете рядом с этим монолитом, то вас потом всю жизнь будут мучить чудовищные кошмары. Дорнли цитировал рассказы крестьян о слишком любознательных, которые осмеливались посетить Черный Камень в Иванову ночь, а потом сходили с ума от страшных снов и умирали.

Книга Дорнли сама по себе весьма увлекательна, но еще больше меня заинтриговала явственная и зловещая аура Черного Камня. Вновь и вновь попадалось мне это название в старинных фолиантах, вновь и вновь находил я загадочные намеки на сверхъестественные явления в Иванову ночь, и в душе моей всякий раз пробуждался некий инстинкт — подобный инстинкту лозоходца, улавливающему ток черной подземной реки.

И вдруг я увидел связь между этим Черным Камнем и странной стихотворной фантазией безумца Джастина Джеффри «Люди монолита». Порасспросив знатоков литературы, я узнал, что стихи эти Джеффри написал, путешествуя по Венгрии, — мог ли я сомневаться, что Черный Камень — тот самый монолит, которому посвящены удивительные строфы?

Я еще раз внимательно прочитал стихотворение и вновь испытал смутное чувство, возникшее при первой моей встрече с названием «Черный Камень». Как раз в то время я подумывал, куда бы съездить на отдых, а посему недолго колебался в выборе. Я отправился в Стрегойкавар. В Темесваре сел на ветхий старомодный поезд и укатил в невообразимую глушь, а потом три дня трясся в допотопной карете, пока наконец не очутился в деревушке, что лежит в плодородной долине посреди заросших хвойными лесами гор.

Поездка не изобиловала впечатлениями, разве что в первый день путешествия я побывал на знаменитом поле Шомвааль, где доблестный польско-венгерский рыцарь граф Борис Владинов героически, но недолго сдерживал победоносную армию Сулеймана Великого в 1526 году, когда полчища турок затопили Восточную Европу. Возница показал мне груду камней на близлежащем холме — там, по его словам, покоились останки смелого графа.

Мне вспомнился отрывок из «Турецких войн» Ларсона. В очерке «После стычки» (той самой, в которой граф Борис и его крошечная армия выдержали атаку турецкого авангарда) сказано:

«Когда граф, стоя на холме у полуразрушенной стены старого замка, наблюдал за передислокацией своих отрядов, оруженосец принес ему лакированную шкатулку — ее нашли на теле знаменитого турецкого историка и летописца Селима Багадура, павшего в этой битве. Граф вынул пергаментный свиток, развернул, но успел прочесть лишь несколько фраз.

Лицо его обрело меловую белизну, без единого слова он вернул пергамент в шкатулку, закрыл ее и спрятал под полой своего плаща. И в тот же миг открыла шквальный огонь замаскированная турецкая батарея, и на глазах ужаснувшихся солдат стены древнего замка рухнули и погребли отважного рыцаря. Лишенная командира крошечная армия сопротивлялась недолго, героических венгров изрубили в куски. Наступили смутные, кровавые времена, и многие годы никому не было дела до останков благородного полководца. И теперь селяне показывают проезжим бесформенную груду камней — развалины замка Шомвааль, под которыми уже несколько веков тлеют кости Бориса Владинова».