Черный Иркут - [61]

— Яночка, — не обращая внимания на сделанную поправку, продолжил говорить депутат. — Если вы учите детей, то должны знать, что бывают ситуации, когда надо вскрыть нарыв. Это не проходит безболезненно. Вы, конечно, хорошо помните высказывание вождя мирового пролетариата, который, давая анализ проходящим в позапрошлом веке процессам, казал, что декабристы разбудили Герцена, Герцен создал «Колокол» и им разбудил Россию.

— Ну, допустим, первым колоколом, который вверг Россию в смуту, был угличский, — мягким грудным голосом проговорила Селезнёва. — В него ударили, когда был убит царевич Дмитрий.

— Вы правы, тот колокол был действительно бит плетьми и сослан к нам в Сибирь. Я же хочу сказать, что в своём прекрасном монгольском наряде вы разбудили во мне потомка Чингисхана. Сегодня нам, России как никогда нужна воля Чингисхана, потому что он выстрадал не какой-то там отстранённый марксизм, а жёсткую систему власти, идею сильного государства. России нужен диктатор, патриотический, жёсткий, но справедливый. Государственник. И мы, потомки Чингисхана, пришли сюда, чтобы очистить Белокаменную от засилья подлецов, холуев и лизоблюдов. Москва и москвичи избалованы, закормлены, в них исчезло чувство борьбы, у них вынут хребет.

Сидящий с депутатом спутник громко продекламировал:

Да Бог с ней, Москвою минувшего дня,

Неверною музой дяди Гиляя,

Она предала и себя, и меня,

Кургузым хвостом, словно шавка, виляя.

— Почему вы так ненавидите москвичей и Москву? Зачем плюёте в колодец, из которого пьёте?! И если не любите Москву, то зачем с таким упорством и силою, во все лопатки, стремитесь сюда, — неожиданно с металлом в голосе воскликнула Селезнёва. — Катились бы к себе в горы, тайгу, обнимались бы там с медведями.

— Извините, уважаемая, что я наступил на вашу мозоль, — с редким самообладанием продолжил депутат. — Мы это делаем и, заметьте, будем делать, чтобы наполнить её свежей кровью. Кровью лесорубов, каторжан, казаков, старателей. Чтоб пробудить жажду обновления и сопротивления. Признаться, я не думал, что вы москвичка. А я-то, грешным делом, подумал, что вы дочь ламы. Или шамана. Что-то в вашем лице есть восточное, половецкое.

— Хорошо, что не подлецкое.

Разговор неожиданно залетел на такую высокую точку, что дальше ему оставалось либо оборваться, либо перейти в ту стадию, когда, закусив удила, каждый старался бы ударить побольнее, ставя невольных слушателей в неловкое положение. Но тут, с присущими ей тактом и самообладанием, между двумя субъектами спора встала Глазкова:

— Москва любит и принимает и сибиряков, и кавказцев, буддистов и мусульман. В ней есть место для всех. Но мы любим и ваши заповедные места. Моя дочь Маша мечтает побывать в ваших краях и сплавиться на лодках по Иркуту. Григорий Петрович так интересно и увлекательно рассказывал им на уроке о Байкале, что летом они всем классом собираются поехать в Саяны, на родину Чингисхана.

— Насколько мне известно, там, по преданиям, находится родина его матери, — заметил я. — Но места там действительно дикие и красивые.

Чтобы снять возникшее напряжение, мы поднялись на второй этаж, где была свободная комната и можно было попить кофе. На какую-то минуту мы остались наедине с Селезнёвой.

— А вам действительно идёт этот цвет, — неожиданно для себя брякнул я.

Комплимент получился прямолинейным, неуклюжим и неуместным.

— Вы что, тоже потомок чингизидов? — глянув на меня в упор своими раскосыми восточными глазами, спросила Селезнёва.

— Да, я его внук, Хубилай, — нашёлся я. — Прилетел сюда на воздушной колеснице.

— А я подумала, что вы немой, — Селезнёва замялась. — За последний час от вас слышу первое слово.

— Там такой Цицерон с языка свалился.

— Да уж, — протянула Селезнёва.

— Но вы, когда останавливали оратора, мне были симпатичны.

— Спасибо.

— Скажите, вы коренная москвичка?

— Нет, я родилась далеко отсюда.

— И как же это место называется?

— Оно называется небом. Я родилась в самолёте, — с неким вызовом сказала Селезнёва.

— Постойте, постойте, — осенённый внезапной догадкой, прервал её я. — Где это произошло?

— В Тункинской долине, почти тридцать лет назад. Моего отца тогда перевели работать в Москву, а мама задержалась у родственников. Я родилась семимесячной прямо в самолёте.

— И кто был тот лётчик, который вёл самолёт? — быстро спросил я. — Вы помните его фамилию?

— Конечно. Фамилия распространённая, графская — Шувалов. Звали его Василием Михайловичем. Меня действительно зовут не Яна, а Саяна. Говорят, он предложил так назвать.

У Селезнёвой зазвонил мобильный телефон, и она, извинившись, вышла из комнаты.

Ошеломлённый, я остался сидеть, вспоминая тот непростой для меня полёт. Было это действительно в начале ноября. Выполняя срочное санитарное задание, мы прилетели на горный аэродром в Саянах. В одной из работающих в верховьях Тункинских Альп геологических партий произошло несчастье. Когда геологи переплавлялись через Иркут, лошадей внезапно понесло на пороги. Женщин успели спасти, но они сильно пострадали, у одной из них от переохлаждения началось воспаление лёгких. Геологи вышли на связь с санитарной авиацией, на место аварии в тайгу на парашюте была выброшена врач. Осмотрев больных, она приняла решение вывезти их на лошадях. Вывозил их Саня Корсаков. Когда он приехал на аэродром, то на него было страшно смотреть. Оказалось, что одна из пострадавших — роженица — приходилась Корсакову дальней родственницей, а другой была Жалма. Но он не успел довезти её живой, она скончалась по дороге.