Черный феникс. Африканское сафари - [18]

— Очень, очень опасно ехать, — неодобрительно качая головой, заключил полицейский.

Питер возразил, что, на наш взгляд, в этом районе «слишком спокойно», что мы и рады были бы кого-нибудь встретить, чтобы разузнать о дороге, но почти никого не видели. Потом он начал выяснять, как найти Лики. «Профессор Лики», «всемирно известный антрополог», «знаменитый ученый» — все эти слова не вызывали у местных стражей закона никаких ассоциаций. Тогда Питер решил перейти к языку жестов.

— А, это люди, роющие землю на берегу залива Аллиа, — радостно хлопнув себя по затылку, догадался полицейский. — Это не близко, и ехать придется по почти необитаемой безводной местности. Но я дам вам аскари из местных, который покажет дорогу. Он поедет на верблюде.

У аскари на голове поверх буйных волос была налеплена шапочка из глины, разрисованная красной и синей красками и увенчанная страусовым пером. Такую прическу носят месяцами, пока глина не растрескается. Важно восседая на верблюде, шагавшем впереди нашей машины, аскари выглядел очень живописно.

Мы ехали по настолько унылому и однообразному краю, что я даже не берусь его описывать. Это не пустыня, у которой есть свои краски, жизнь, свое очарование. Страна племени габбра совершенно лишена растительности; это — лавовые поля, заваленные глыбами черного туфа, скелетные почвы вдоль неглубоких сухих долин, россыпи камней. Мертвый ландшафт. Кое-где приходилось объезжать руины скал, сложенные красными сланцами, то ли еще не успевшими остыть после извержения, то ли уже с утра раскалившимися под лучами солнца. Иногда попадались груды снежно-белого кварца, ослепительно сверкавшего на солнце.

Сотни забывших, что такое вода, сухих русл, называемых здесь «гура», изрыли безрадостную землю. По ним кочевники-аскеты гоняют своих тощих, неизвестно чем живущих коз, склонных к самоубийству под колесами нашей автомашины. Ездить по гура можно довольно успешно. Самое тяжелое — выбираться из них или сползать по осыпям в новое русло. Верблюду эти упражнения удавались значительно легче, чем нашей машине.

Наш живописный аскари не знал ни единого слова ни на одном из понятных нам языков, что не мешало ему время от времени останавливаться, жестом вызывать меня или Питера из машины и с высоты верблюжьей спины что-то объяснять. Я тоже задавал вопросы. Меня особенно интересовало происхождение обтесанных каменных плоских глыб, кое-где испещренных непонятными значками. То явно были мегалиты — памятники, оставленные древними обитателями этих мест. Аскари что-то объяснял, водя пальцем по значкам. Но понять друг друга мы так и не сумели.

В отличие от вспоенной водами зеленой долины Омо представить себе этот неприветливый край прародиной человечества было очень трудно. Так же трудно, как поверить ученым, что в те далекие времена, когда обезьяна прочно встала на ноги и сделала палку своим орудием, здесь были не пышущие жаром пески и камни, а зеленые долины.

Впервые Африку прародиной человечества назвал Чарлз Дарвин. Великий основоположник эволюционного учения считал, что богатые флора и фауна Тропической Африки облегчали нашим примитивным предкам поиски пищи, а теплый климат не только избавлял их от необходимости сооружать жилища и заботиться об одежде, но и ускорял процесс исчезновения у них волосяного покрова. Но все это были плоды теоретических рассуждений, а не сделанные на основе раскопок и фактов аргументированные выводы. Антропология делала тогда первые шаги и не могла дать Ч. Дарвину никаких доказательств.

Когда же палеоантропология вышла из младенческого возраста, то начала опровергать Ч. Дарвина. В 1892 году на Яве французский врач Е. Дюбуа впервые обнаружил остатки «обезьяночеловека» — питекантропа. Все новые и новые сенсации приносили раскопки в пещерах под Пекином. Там нашли еще одну ископаемую форму доисторического человека — синантропа, а рядом с ним — множество каменных орудий. Обитатели пещер жили в начале четвертичного периода, то есть несколько сот тысяч лет назад.

Пока Африка не предоставляла доказательств, в Южной Азии, где также тепло и влажно, одно антропологическое открытие следовало за другим. В науке укрепилось твердое мнение, что родиной человека была Азия, где огромные области тропического климата начиная с мезозоя не знали ни морских трансгрессий, ни вулканических катаклизмов. Это хорошо согласовывалось с соседством древнейших цивилизаций и устраивало расистов от науки, которые не могли примириться с мыслью о появлении человека на Черном континенте.

И вдруг в 1924 году как гром среди ясного неба появилось сообщение южноафриканского анатома профессора Раймонда Дарта, тогда еще дилетанта в антропологии. Дарту удалось обнаружить возле Йоханнесбурга целую коллекцию ископаемых черепов. Среди находок обращал на себя внимание череп, слишком примитивный для человека, но необычайно прогрессивный для обезьяны. Обладатель другого черепа (трех-четырехлетний ребенок) имел большой мозг, каким не могла похвастаться ни одна из человекообразных обезьян, и зубы, похожие на человеческие. К тому же, судя по костям, он ходил гораздо прямее, чем шимпанзе. Дарт назвал обладателя черепа австралопитеком африканским и заявил, что считает его «промежуточным звеном» между обезьяной и человеком. Это был переворот в антропологии.