Черный дом - [17]

— Получается, что не смог, — посуровела лицом высокая. — Человек предполагает, а Господь располагает. Он же не из простых военных, Ленька-то. Да и отец его тоже не из простых был, говорят — графских кровей…

— Да врут, небось, — оживилась, соскакивая с грустной темы, Сергеевна. — Этих всех графьев и прочих благородиев еще в восемнадцатом году под корень извели или заграницу повыгнали. А нынче — модно стало, опять все лезут в благородные, хоть прадеды в холопьях при барском дворе хаживали…

— Этот-то, похоже, точно из дворян, — чуток понизив для пущей таинственности передаваемой сплетни, сказала высокая. — Ты б его деда видела, так сразу бы поняла. Высокий такой был мужчина, тощий, но жилистый, тонкая кость, но крепкий. И на морду… тьфу, ты, на лицо сразу была порода видна. Ленька-то в него весь пошел, разве что, ростом не вышел…

— А как же они, то есть, уцелели-то? — заинтересовалась неведомой ей страничкой дворовой истории Сергеевна. — Да еще вон какую квартиру от социалистов получили, не то, что мы, простые грешные…

— Как да что — врать не буду, не знаю, — охотно, с явной гордостью, поделилась знанием высокая. — Вот только дед Воронцов ужасно засекреченный весь был и постоянно по командировкам мотался, а оттуда, из поездок, значит, этих много чего ценного привозил, ну, разрешалось ему это, видать… А квартира-то не вся их, воронцовская, их квартирка только трехкомнатная была, да и жили там, дай бог памяти, человек восемь, когда въезжали… Это теперь Ленька-то один остался. А верхнюю, поменьше, они к своей присоединили, когда его отец женился на соседке. Вот ведь, как людям счастье прет: и по любви, вроде, и с прибытком каким!!!

Она помолчала с десяток шагов, а потом, как бы успокоившись, пригасив внезапно возникшую зависть к чужим прибыткам, продолжила:

— … так вот и получилось у них пять комнат на двух этажах, а проход между ними они уж совсем недавно проделали, видать, при социалистах такого не разрешали, что б совсем уж по-буржуйски жить, в двухэтажной, значит, квартире. Теперь-то — всё можно, не то, что раньше.

— А то раньше некоторым не всё можно было, — махнула рукой Сергеевна. — Кто тогда хорошо жил, тот и сейчас не теряется…

— Тоже верно, только вот раньше люди совесть имели, стыд, да порядочность, а сейчас…

Перепрыгнув на донельзя заезженную, но такую бесконечно любимую тему, спутницы будто бы моментально забыли и об утреннем происшествии в соседнем доме, и о приезде Алексея-Леньки Воронцова, и о его графской крови, и о квартире в пять комнат на двух этажах…

А сам Леша в это время неприкаянно бродил по той самой квартире и никак не мог сосредоточиться, заставить себя сделать что-то нужное, осмысленное. Просто ходил из комнаты в комнату, смотрел на развешанные по стенам картины, трогал взглядом забавные и не очень безделушки на старинных комодах, касался разложенных на столах салфеток с изящной, ручной вышивкой, сдергивал черные, кружевные покрывала с зеркал.

Он не был дома давно, по сути, почти восемь лет, с тех самых пор, как ушел служить сначала срочную, а потом и остался на сверхсрочную. В первые, самые тяжелые и определяющие дальнейшую судьбу военного годы службы обязательные для рядового состава отпуска он проводил в спецсанаториях, так было положено, чтоб к тридцати годам не выпустить из армии в действующий резерв больного, мало к чему пригодного инвалида. А после санаториев заскакивал на день-два домой, целовался с родственниками, одаривал их скромными, но многозначительными сувенирчиками, выпивал пару бутылок водки за вечер с отцом и — снова попутными бортами улетал в часть, которая в тот момент могла находиться в любой точке Северного полушария от Манчжурии до Кипра и от Таймыра до Цейлона.

Сегодня, добравшись с оказией с военного, "закрытого" аэродрома до города, Воронцов поймал такси и первым делом поехал на кладбище. Он никогда не был особенно близок с матерью, разве что, в последние годы, когда не стало отца, и Алексей почувствовал, что неизбежно останется одиноким на этом свете. А вот на похороны он не успел. Просто не мог успеть физически, вырваться до окончания рейда было невозможно даже и начальнику Генерального штаба, попади он волей случая в группу Воронцова, а что уж там говорить про простого унтера. Но потом, с возвращением на базу, всё закрутилось стремительно, как в калейдоскопе: краткий, совсем краткий отчет в особом отделе, недолгий разговор сначала с ротным, а потом и с самим комбатом, а к этим разговорам прилагался приказ на очередной и внеочередной отпуска, проездные документы, деньги, адреса живущих в его городе действующих резервистов, ну, а дальше — машина, вертолет до ближайшего аэродрома, два часа ожидания и прямой "борт" до города.

По дороге до кладбища Алексей с усталым любопытством разглядывал такие знакомые, но давно уже ставшие чужими улицы родного города. Казалось, что ничего не изменилось со времени его предыдущего приезда, разве что рекламных щитов, призывающих покупать-покупать-покупать стало значительно меньше и совсем исчезли вывески с латиницей. Но по-прежнему грязновато было на окраинах и тщательно выметено-вычищено в центре. И людей на улицах, как показалось Воронцову, было теперь поменьше, или в этом виновато ранее утро? Голова у Алексея будто бы гудело тихим, заунывным гудом, мешая соображать и внимательно оценивать, пусть и спокойную, обстановку. Сказывались и обрушившиеся на него новости, и стремительные сборы, и долгий перелет, и смена часовых поясов.