Чёрный беркут - [2]

— Эй, Ёшка, эй, Барат! Что такое? Зачем так бежите? — остановил ребят у самой таможни дауганский лекарь и костоправ Али-ага. Он тоже мог бы помочь, но — Яшка боялся: сразу скажет отцу.

— Молчи, — приказал он Барату. И они еще быстрее побежали к караван-сараю, где поселился доктор.

Загоревший под туркменским солнцем до черноты, молодой доктор, с рыжим чубом и чудным для дауганских ребят именем Вениамин, занимал в караван-сарае две комнаты. В одной жил сам, в другой держал всякую живность.

Когда Яшка и Барат вбежали к нему, он рассматривал через микроскоп какое-то стеклышко и, не оборачиваясь, спросил:

— Что у вас?

— Змею поймали.

— А, это хорошо. Давайте сюда...

Порывшись в кармане, достал пятак и ловко шлепнул им о крышку стола.

— Забирайте.

— Она меня укусила, — сказал Яшка.

— Что?..

Всем корпусом доктор повернулся к ребятам. Яшка выставил свой туго перетянутый веревкой, посиневший и набрякший палец с надрезом, молча шмыгнул носом.

— Когда укусила?

— Только что, у Змеиной горы.

Доктор развязал мешок и вытряхнул змею в один из ящиков, обитых сверху проволочной сеткой, крепко завязал крышку. Около десятка таких же ящиков стояло вдоль стены.

— Гюрза, — сказал он. — Очень опасно...

На секунду задумавшись, тряхнул рыжей лохматой головой, указал Яшке на топчан, весь заставленный стеклянными банками с лягушками, змеями, молодыми зям-зямами, которых он называл непонятным словом «вараны», и другими ящерицами, залитыми прозрачной жидкостью.

— Садись, змеелов.

— Яшка сел.

— Как звать?

— Кайманов Яшка.

— Григория Кайманова сын? Дорожного рабочего?

— Он самый.

— О-о! Ну, тогда вытерпишь!..

Последние слова доктора насторожили Яшку. «Что собирается делать доктор?» Яшка с тревогой следил за приготовлениями к операции.

Доктор вымыл руки, вскипятил на спиртовке воду в железной коробочке, сделал ему несколько уколов в палец, а потом повыше — в руку, взял из коробочки узкий блестящий нож.

— Ну что ж, Яков Кайманов, — сказал он. — Смотри в окно и медленно считай, скажем, до ста...

* * *

— Я-а-ша! Я-а-ша! — донесся голос матери. Не откликаясь, Яшка и Барат все дальше уходили от дома.

Заросли бурьяна скрывали их с головой. Тут попадались метелки гули-кона — телячьего цветка, рыбьей травы — марги-маи...

Стараясь заглушить нестерпимую боль, начинавшую сверлить палец, Яшка сбивал палкой метелки трав, огибая стороной амбар Мордовцевых, в котором сегодня раздобыл мышь. Ему удалось вынести мышеловку в ту минуту, когда хозяин амбара молодой Флегонт Мордовцев зачем-то ушел в отгороженную бревенчатой стенкой кладовую.

Флегонта Мордовцева в поселке многие побаивались и вместе с тем уважали. От взрослых Яшка слышал, что в революцию он выступил против своего отца-богатея и в пику ему перешел на сторону красных. Когда же началась гражданская война, занялся оставшимся после отца хозяйством.

Только подумал Яшка о Флегонте, как наткнулся прямо на него. Мордовцев стоял за амбаром с незнакомым казаком.

Прищурясь и замолчав вдруг, Флегонт уставился карими глазами на Яшку, будто спрашивал: «Что надо?» Барат успел нырнуть в кусты.

Яшка почему-то всегда робел перед этим ладно скроенным погодком отца. Что-то дикое и вместе с тем вкрадчивое было в его точеном лице. От испытующего взгляда Флегонта у Яшки всегда подирал по коже мороз.

— Слышишь, мать зовет? — Флегонт взял его за локоть, повернул лицом к поселку. — Почему не идешь?

«Не знает про мышеловку», — подумал Яшка и_, вывернувшись из-под руки Флегонта, скрылся в бурьяне.

На Даугане говорили, что Флегонт когда-то хотел сватать за себя Яшкину мать — Глафиру, первую красавицу поселка, но старый Лука Мордовцев, богатей и самодур, расстроил это сватовство. Потому, видно, сколько помнил себя Яшка, Флегонт никогда не притеснял его, не измывался, как другие казаки. Да и сейчас ничего не сделал, просто хотел завернуть домой. Но Яшке почему-то стало жутко. Уж очень пристально смотрел на него Флегонт...

Раздался негромкий свист. Из лопухов высунулась физиономия Барата. Мальчишки, прячась в бурьяне, направились к столбовой дороге.

— Отпустил?

— Сам ушел.

Барат не поверил. Наверное, видел, как Мордовцев схватил Яшку за руку.

— Я-а-аш-ка-а! Я-аш-ка-а! — На этот раз кричал отец.

Ребята, прибавив шагу, все дальше уходили от поселка.

У Яшки нестерпимо болела рука, кружилась голова. Доктор наложил повязку не только на култышку, оставшуюся от пальца, но и на всю кисть, руку подвесил на косынку, завязанную узлом на шее. Яшка сейчас был похож на раненого отца, когда тот приезжал во время войны из лазарета на побывку.

Ребята вышли к тому месту, где от главного тракта отходила дорога в сторону горного кряжа Асульмы, замедлили шаги и просвистали условный сигнал. Справа и слева от них раздался такой же свист. Зашуршала сухая трава, со склона посыпались мелкие камни.

— Дур![1] — донесся мальчишеский голос.

Яшка остановился.

На русском языке он говорил, пожалуй, только дома да еще с немногими русскими мальчишками поселка, такими, как Алешка Нырок. Остальные — курды, азербайджанцы, туркмены. На улице разговор велся чуть ли не на всех языках стран Востока.

Шуршание в бурьяне стихло.