Черный амулет - [22]

Известие радовало. Не в ироническом ключе, а по-настоящему. Ведь телевизор не только обыватель смотрит, но и господин Гринштейн вместе с Арбузовым и Гребенкиным — тоже, надо понимать. И это означает, что их стремительные действия без законной оценки никак теперь не останутся. Пусть готовятся. Что там сказал городничий у Гоголя? «Да благословит вас Бог, а я не виноват!»

Собираясь уже уходить, Меркулов, естественно, не мог не обратить внимание на кресло-коляску, стоявшую в углу палаты. Скорее для приличия, чем всерьез, спросил, мол, не рановато ли? Уж кому, как не ему, и знать, что вопрос о том, сможет ли Турецкий ходить вообще, а не в ближайшее время, не раз поднимался в разговорах с лечащим врачом. И всякий раз ответ был весьма неопределенным и не обнадеживающим. Нет, Костя не хотел, конечно, расстраивать Саню напоминанием о том, что вся эта его подготовка ничего общего не имеет с пробуждением здорового и счастливого человека, когда тот, проснувшись, но еще не собираясь отбрасывать в сторону одеяло, окунается в некие мечты, которым — он и сам прекрасно знает! — не суждено сбыться. Но почему ж хоть не помечтать немного, а? Кому от этого вред?… Тем более что и народ правильно подметил: хотеть — не вредно, вредно не хотеть! Но здесь-то — совсем другой случай, тут — «хоти — не хоти», все без толку.

А Турецкий, в свою очередь, не стал также «расстраивать» Костю, что коляска эта была последним дружеским напутствием Славки. Уезжая из Москвы навсегда, как тот заявил с горькой убежденностью, Грязнов все-таки надеялся, что судьба отнесется хотя бы к Сане благосклонно. И коляску — последний подарок от него — доставил курьер на следующий день, когда Славкин поезд был уже далеко, в Заволжских степях…

И Александр Борисович подумал тогда, а подумав, твердо решил, что все дальнейшее зависит только и исключительно от него самого. Раз Господь дал еще один, теперь уже, возможно, последний шанс, значит, он знал, что делает. Так как же можно подвести Создателя?! Это же действительно черт знает что! И Турецкий попросил нянечек найти местного специалиста, который смог бы собрать коляску и поставить ее рядом с кроватью. Да, ноги мало что чуют, хотя вставать на них Александр Борисович уже пытался. Но руки-то! Руки же действуют! И он, никому ничего не говоря, пробовал, и не раз, с помощью заметно крепнущих рук, восстанавливающих свои былые силы и сноровку, перекидывать тело в коляску. А кататься по палате — это элементарно, это — техника. Главное, чтоб «вздыхатели» не мешали, не тормозили желание жить полноценно! Не охали и не притаскивали по каждому мелкому поводу врачей, готовых запретить больному даже дышать не по их правилам…

Вот поэтому на снисходительный кивок Кости в сторону коляски Александр Борисович сделал равнодушное лицо и неопределенно пожал плечами. Да, мол, торопятся коллеги… Не расшифровывая конкретных имен. А Меркулов подождал, понял, что для Сани этот вопрос — не важный, далеко не самый главный, и словно бы успокоился. Почему? Ах, ну да, очевидно, он уже окончательно решил для себя все, что касалось дальнейшей судьбы его лучшего, без преувеличения, ученика… и друга, конечно. Бывает такое, ничего страшного. На ошибках, говорят, надо учиться, лучше — на чужих.

Наконец Константин Дмитриевич, оставив очередной пакет с фруктами, которыми Турецкий угощал нянечек и медсестричек, строивших ему глазки, торопливо удалился, что для него было нехарактерно, но, возможно, срочные дела одолели, потому что он как-то странно посматривал на часы, будто волновался за кого-то. Александр Борисович, чуточку переждав, пока не затихли в коридоре тяжелые Костины шаги, воровато достал из-под матраса трубку сотового телефона. Он был тайно пронесен к нему Поремским через заставы врачей, но, главным образом, мимо Ирины Генриховны, героически боровшейся против любых связей мужа с «широкой общественностью». Включил, набрал код и позвонил Володе.

— Завтра ко мне со всеми материалами, — громким свистящим шепотом сказал он в трубку. Выключил телефон и спрятал обратно: под кровать к нему лазать Ирка еще, слава богу, не сообразила, а так в палате обыск учиняла, и не раз. А уж с каким подозрением на коляску посматривала — вообще слов нет! Но у Турецкого был настолько индифферентный вид, что она тут же успокаивалась.

Александр Борисович громко хмыкнул, вложив в это восклицание всю скопившуюся иронию мыслящего человека, и добавил уже себе самому:

— Хватит страдать, блин! Пора возвращаться… чтоб показать им кузькину мать…

Глава пятая Готовься, любовь моя…

Его нашли. Старый скульптор Иван Федосеевич Трубников обосновался в маленькой деревеньке, в пяти верстах от Касимова. Следы его обнаружились, как ни покажется странным, в Касимовском краеведческом музее, где старательная сотрудница с трудолюбием пчелки собирала по всему миру любые упоминания о знатных касимовцах. Трубников, отмеченный в свое время многими премиями, званиями и боевыми наградами, естественно, оказался в их числе. И как только в горотделе милиции, куда позвонили из Москвы, вспомнили о краеведах, можно сказать, уже через два часа в хате Ивана Фе-досеевича сидел оперуполномоченный с предписанием немедленно доставить Трубникова в Генеральную прокуратуру, в Москву, где его ждали для дачи показаний по уголовному делу о терроризме в качестве свидетеля.