Чернышевский - [56]

Крестьянская масса сама по себе, без содействия и руководства пролетариата — не могла осуществить программы Чернышевского. Осуществленная же одним крестьянством, она бы дала не социалистический строй, к которому стремился Чернышевский, а лишь предпосылки широкого развития последовательной буржуазной демократии. Социально-политической природы крестьянства Чернышевский не понял Но это было не результатом ограниченности его способностей или узости его программы, а результатом ограниченности и узости тех социальных и классовых отношений, в среде которых приходилось действовать Чернышевскому.

«От его сочинений веет духом классовой борьбы, — писал Ленин, вспоминая Чернышевского накануне империалистической войны, в 1914 году. — Он резко проводил ту линию разоблачения измен либерализма, которая доныне ненавистна кадетам и ликвидаторам. Он был замечательно глубоким критиком капитализма, несмотря на свой утопический социализм»^{124}.

Именно поэтому в борьбе за последовательную, идущую до конца крестьянскую революцию, в борьбе за социализм, в борьбе против либерализма и мелкобуржуазных колебаний народничества и оппортунизма, в борьбе за материалистическую философию и коммунистическую программу Чернышевский больше, чем кто-либо другой из революционеров допролетарской эпохи, был предшественником той партии, которая вела и привела рабочих и крестьян России к полному освобождению и от крепостничества, и от капитализма.

С 1860 года арест Чернышевского носился в воздухе, нависал, становился неизбежен. «С лета прошлого года носились слухи, что я ныне-завтра буду арестован. С начала нынешнего года я слышал это каждый день», — писал из тюрьмы Чернышевский. Ему представлялась возможность уехать за границу или в провинцию. Он остался на своем посту.

VII. ВОЕННОПЛЕННЫЙ

Чернышевский был арестован в ночь с 6 на 7 июля 1862 года. По личному распоряжению Александра II он был посажен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В этой одиночке Чернышевский просидел 678 дней, почти два года — до 20 мая 1864 года, когда был отправлен на каторгу. Через несколько дней после ареста Чернышевскому исполнилось 34 года.

Дело его должно было рассматриваться «высочайше утвержденной следственной комиссией», во главе которой стоял кн. А. Ф. Голицын. Ее членами состояли начальник III отделения А. Л. Потапов и генералы Огарев, Анненков и Дренякин, усмиритель безднинското восстания.

Задача была ясна. Чернышевского надо было устранить. Идейного знаменоносца революции надо было убрать с исторической арены, вычеркнуть из числа реальных действующих сил. Но как? Действовать путем административных мер было очень неудобно. Чернышевский был для этого слишком крупной, слишком видной, слишком выделяющейся фигурой. Решено было действовать судебным порядком. Это решение было лицемерной данью реакции «прогрессу». Правительство «освобождения крестьян» хотело бы расправиться с вождем крестьянской революции «законным» порядком. Акт классовой самозащиты и классовой мести должен был принять формы «правосудия».

Но путь судебной расправы требовал некоторых формальностей, прежде всего формальных улик, наличия хотя бы каких-либо фактов, упоминающихся в кодексах о преступлениях. А с этим дело для обвинителей Чернышевского обстояло плохо.

Чернышевский был, несомненно, — враг, враг решительный и смелый, но враг, действовавший осмотрительно и обдуманно. Против этого врага у правительства не было никаких улик. Арест был произведен по обвинению в сношениях с «лондонскими эмигрантами», то есть Герценом и Огаревым. Но именно этот-то пункт обвинения и был отвергнут впоследствии судом, приговорившим Чернышевского к каторге. Почти 5 месяцев Чернышевского держали в тюрьме без допроса и предъявления обвинения. Наконец, 30 октября он впервые был вызван в следственную комиссию. Последняя предъявила ему то же обвинение в сношениях с Лондоном. Чернышевский легко опроверг его. Допрос продолжался 10 минут. Последовал новый перерыв на 4 1/2 месяца. Комиссии нечего было предъявить арестованному. Сам же арестованный был твердо уверен, что никаких конкретных материалов для привлечения его к суду у правительства нет и быть не может.

Вступая на путь политической борьбы, Чернышевский прекрасно изучил своего врага, его оружие самозащиты и нападения. Он был в тысячу раз умнее всех своих врагов, вместе взятых. Он превосходно знал технику революционного дела и вел его хладнокровно, обдуманно, без срывов и излишней горячности. Он принимал все необходимые меры для того, чтобы не оказаться в плену у врага преждевременно и с грузом улик против себя. Он твердо решил выступить в решительный момент открыто, с развернутым знаменем, но столь же твердо было его решение ничем не облегчать своим врагам их задачи преждевременно прервать его деятельность. Он мог поэтому быть совершенно уверен, что, даже решившись на арест, правительство не сможет предъявить ни ему, ни общественному мнению ни одного уличающего его документа. Так это и было на самом деле. Подобных документов не было у правительства ни в момент ареста Чернышевского, ни после того, ни в момент суда, ни в момент вынесения приговора. Чернышевский мог с полным правом писать из крепости, требуя своего освобождения, что против него «не существует ине может существовать никаких улик в поступках или замыслах, враждебных правительству». (Письмо к петербургскому генерал-губернатору, кн. Суворову от 20 ноября 1862 года