Чернышевский - [132]

«В самом деле, должно быть, он, – подумал Стахевич. – А фолиант этот, очевидно, канцелярское дело о его провинностях; дело толстущее, много, должно быть, обвинений против него; помоги ему бог выпутаться из этой передряги».

С разрешения тюремного смотрителя Стахевич повел Чернышевского из конторы с собою, предполагая, что Николай Гаврилович будет находиться вместе с поляками в большой общей камере политического отделения тобольской тюрьмы. Но очень скоро туда явился смотритель и заявил, что по распоряжению начальства он должен поместить Чернышевского отдельно от всех в камере «секретного коридора». Впрочем, смотритель разрешил Стахевичу заходить иногда к Чернышевскому. В одно из таких посещений Николай Гаврилович сказал ему:

– Мне сообщили, что я пробуду в Тобольске недолго, всего несколько дней. Распаковывать чемодан на такое короткое время и потом опять запаковывать не хочется; скажите, какие книги у вас есть с собой, я что-нибудь выберу на эти дни, чтобы не так скучно было сидеть тут.

Из названных Стахевичем книг он попросил физиологию Функе на немецком языке. Через несколько дней, возвращая книгу, Чернышевский заметил:

– С большим удовольствием нашел в этой книге почетное упоминание о научных работах наших русских людей: Сеченова, Якубовича, Овсянникова…

Запомнился Стахевичу рассказ Николая Гавриловича о переправе с конвоирами через какую-то речку на большом пароме. Когда конвоиры отошли к борту парома, Николай Гаврилович завел разговор с ямщиком в таком роде:

– И что тебе за надобность ямщиком быть? Столько у тебя денег, а за прогонами гонишься.

– Что ты, батюшка, Христос с тобой; какие у меня деньги? Никаких нет.

– Рассказывай!.. Вишь, у тебя на армяке заплат сколько, а под каждой заплатой деньга, небось, зашиты.

Тут ямщик понял, что Николай Гаврилович шутит, и сказал:

– Кто за народ стоит, все в Сибирь идут, – мы это давно знаем.

Некоторые из поляков, желая сохранить что-нибудь на память о замечательном русском революционере, передавали Стахевичу свои записные книжки и просили через него Чернышевского набросать хоть два-три слова. Надписи Николая Гавриловича были лаконичны: «Н. Чернышевский, литератор, год, месяц и число».

Через несколько дней Чернышевского вывезли из Тобольска. Путешествие до Иркутска длилось три недели. 2 июля он прибыл в Иркутск. Так как местное начальство еще само не знало твердо, куда будет определен Чернышевский для отбывания каторжных работ, то Николаю Гавриловичу пришлось перенести мучительно-трудную переброску из Иркутска в Усолье на Ангаре, из Усолья обратно в Иркутск, из Иркутска по Амурскому тракту в Читу, из Читы в Нерчинский завод, где должны были уточнить место отбывания им каторги.

Бухгалтер Нерчинской каторги Пахаруков рассказывал впоследствии о дне прибытия Чернышевского в Нерчинский завод: «Я был дежурным в Горном правлении, когда в половине августа 1864 года, часов в двенадцать дня, жандармы подвезли Чернышевского. По особому извещению все заранее знали о его привозе и последние дни его поджидали. Мы, мелкие чиновники, знали, что Чернышевский одной категории с Михайловым, который прибыл в завод (на каторгу) года за два раньше… Видели мы его (Чернышевского) тогда близко, – сухощавый, загорелый, с длинными волосами, в очках, с бородкой; когда он оглядывал нас через очки, нам стало не по себе, и мы вышли…»

Канцелярист Горного правления Протасов передавал, что всю эту ночь Чернышевский ходил из угла в угол большими шагами. Охранявшему его караульному он сказал: «Спите, спите, дорогой, у вас служба. Ведь нашего брата много будет, если из-за каждого не спать, голову потеряете».

Из Нерчинского завода Чернышевского в сопровождении казачьего урядника Зеркальцева отправили в Кадаю, глухое селение близ китайской границы.

Он был измучен тысячеверстным путешествием, здоровье его надломилось: началась цинга и сердечная болезнь. По врачебному освидетельствованию, произведенному в присутствии администрации Горного правления, было установлено, что Чернышевский не способен до выздоровления к рудничным работам, что его надлежит поместить в Кадаинское лазаретное отделение под военным караулом.

Здесь, в лазарете, его ждала встреча с близким другом юности и сподвижником на поприще революционной деятельности – Михаилом Ларионовичем Михайловым.

Университет. Работа в «Современнике». Поездка Чернышевского к Герцену. Затем поездка Михайлова к Герцену. Прокламации: «К молодому поколению», «К барским крестьянам». Провокатор Костомаров. Суд. «Гражданская казнь» Михайлова. Затем «казнь» Чернышевского. Тысячеверстный путь из Петербурга в Забайкалье. И вот, наконец, Кадаинский лазарет…

А равнодушная рука местного писца из месяца в месяц заполняла номерные «ведомости о политических и государственных преступниках, находящихся при рудниках Нерчинского горного округа».

«1. Михайло Ларионов Михайлов. 34 года, бывший отставной губернский секретарь. За злоумышленное распространение сочинения, в составлении которого он принимал участие и которое имело целью возбудить бунт против верховной власти, потрясения основных учреждений государства… Михайлов по высочайшему повелению, последовавшему 23 числа ноября 1861 года, по лишению всех прав состояния, ссылается на каторжную работу на рудниках на шесть лет. При Кадаинской дистанции… находился в лазаретном отделении для лечения….